И, отвернувшись, ушла… Академик был, собственно даже рад ее уходу, не зная, как вести себя дальше. Он бы еще больше растерялся, если бы знал, что про себя Женя продолжила фразу: «Люблю… А он — нет. Старая, всем надоевшая история… Мне-то от этого не легче».
Но, когда Юра взял в горячие, пахнущие снегом и хвоей ладони ее лицо и она увидела на расстоянии сантиметра его серьезные, молящие и торжествующие глаза и почувствовала себя очень взрослой, большой, а его необычно добрым, нежным, готовым сейчас же рухнуть в снег, к ее коленям, Жене показалось, что пламя счастья подняло ее над землей без всяких антигравитационных приспособлений… Но тут же Юра выпустил ее… Она еще улыбалась ему вслед, а сердце у нее заныло… Почему он не поцеловал ее?
Но боль мгновенно прошла, а счастье осталось с ней. Юрка любит ее, любит! И в этот день, и в следующие все пело в ней и вокруг; отовсюду звучали мелодии невидимых оркестров; все встречные смеялись и сердцем тянулись к ней; необычайно сияло солнце, горьковато и празднично пахло хвоей… Женя удивлялась, что люди просто ходят, а не танцуют, что они говорят, а не поют и что она ведет себя так же, правда с трудом, потому что в ней танцевала и пела каждая жилка.
Видимо, не разглядев, что с Женей происходит, Анна Михеевна отправила ее в Майск. Женя не придала никакого значения словам Анны Михеевны, что ей разрешается задержаться в Майске на два-три дня. Не могло быть и речи о том, чтобы потратить в Майске хотя бы лишнюю секунду. Центром Вселенной был сейчас для Жени Академический городок.
Автобус отошел рано утром. Юры нигде не было видно. «Вот соня!» — весело подумала Женя, но все вокруг рассказывало о нем, о его больших, добрых руках, таких вот, как эти лапы елей, вышедших к дороге поглазеть на автобус, о его лобастой голове с широко расставленными внимательными, твердыми глазами, о его улыбке.
Автобус очень быстро пробежал тридцать километров до центра Майска, и Женя вышла на площадь, где все ей улыбалось, каждый дом приглашал зайти, а иней на деревьях сверкал, как разноцветные праздничные гирлянды.
Анна Михеевна поручила ей выяснить ряд вопросов у молодого врача, который недавно в заводской поликлинике стал применять атмовитамины в лечебных целях. Это связано было с новыми рационами питания для Юры, и Жене очень хотелось поскорее переговорить с этим врачом. В поликлинике врача не оказалось. Женя, улыбаясь всем встречным, побежала к нему домой.
Вход был со двора. У одного из многочисленных парадных возились, разравнивая площадку, ребята. Больше всех суетилась, командовала, дергала всех и кричала тощенькая девчонка в валенках, из которых чуть не выпрыгивали наружу ее тонкие, пружинистые ноги. Едва Женя подошла, как из ближайшего парадного выкатились двое мальчишек. У одного из них, толстого и румяного, в руках был тяжелый лом.
— Тю! Ты чего без инструмента вышел? — воинственно спросил обладатель лома.
— А что?
— Ты ничего не знаешь?
Мальчик без лома растерянно пожал плечами.
— Ну, брат, темный ты человек! Антрацит! — издевался тот, что с ломом. — Все ребята расчищают площадку. Сейчас будет открытие памятника моей Мухе! Пашка сделал такой, что не отличишь от настоящего!
— А ты не задавайся со своей Мухой! Пузо отрастил и задается! И куда ты его готовишь, на сельхоз-выставку, что ли?
— Это ты мне? — угрожающе спросил толстяк.
— Тебе! А что? Подумаешь, выискался! — ответил второй.
Кажется, должны были начаться военные действия, но тощенькая девчонка пронзительно завизжала:
— Бубырь!
Паренек с ломом пренебрежительно покосился на собеседника:
— Видишь, зовут! А то бы я…
— Что бы ты?..
Не удостаивая собеседника ответом, наш старый знакомый Бубырь побежал было дальше, как человек, которому некогда заниматься чепухой. Но его собеседник не считал разговор законченным. Он удачно подставил ногу, и Бубырь с размаху шлепнулся на дорожку; Женя едва успела подхватить лом. Когда она оглянулась, мальчишки катались по грязному снегу, а через двор к ним, всплескивая руками, бежала какая-то женщина. Женя ухмыльнулась, чувствуя, как хорошо она бы поладила с этими мальчишками, и, прицелившись, точным движением вырвала из схватки того, которого звали Бубырем…
— Хочешь, удушу? — спросила Женя, слегка приподнимая его в воздух и свирепо выкатывая свои огромные угольные глаза.
— Нет! — пискнул Бубырь, дрыгая ногами. — Смотри, какая здоровая…
— Дальше что? — спросила Женя подбежавшую женщину, продолжая держать Бубыря на весу и словно действительно готовясь удавить его, если последует команда.
— Да пустите же наконец! — взвизгнула женщина, хватая Женю за рукав. — Мальчик даже посинел!
Мальчик и не думал синеть, напротив, он готов был снова ринуться в драку, но это была его мама…
— Что же с ними делать? — удивилась Женя. — Носы вытирать?
— Если бы это! — Мама всплеснула руками с таким видом, как будто истосковалась по подобному занятию. — Тут не до носов, знаете! Была бы голова цела…
Внимание Жени было отвлечено тем, что творилось у соседнего подъезда. Туда же, волоча лом, убежал, вырвавшись из материнских рук, Бубырь, а за ним — его недавний противник. Честное слово, Муха, вылепленная из чего-то вроде торфа, была очень похожа на настоящую! Ее поставили на добытую где-то глыбу бетона, установленную на еще не расчищенной площадке. Монумент! Кто-то торжествующе затрубил в звонкую трубу, но вездесущая Нинка, хватая ребят за рукава, расставила всех у изображения Мухи и велела Бубырю говорить речь. Бубырь отрывал от себя то одну руку Нинки, то другую, но она вцепилась в него, как клещ. Было ясно, что речь придется произнести…
— Товарищи! — провозгласил он слишком громко. — Товарищи! — повторил он почти шепотом. — Научные собаки… Великие научные собаки Лайка, Белка, Стрелка, Муха и другие…
Смеясь, Женя взбежала на третий этаж и позвонила врачу. Она увезла его в заводскую поликлинику, пробыла там весь день и к ночи вернулась в Академический городок.
В дороге она все время смотрела в окно. За окном стояла густая неподвижная тьма, и казалось, что автобус тоже не движется. Женя, сердито сжав зубы, то и дело напряженно наклонялась вперед, словно подталкивая автобус. Иногда за стеклом у самого Жениного носа коротко взмахивала лапа ели, и Женя радостно улыбалась: значит, автобус все-таки движется!
Наверное, Юра не дождется ее. Женя чувствовала, что именно в этот вечер должно было решиться что-то очень важное.
Было уже поздно, когда она около дома долголетних вышла из автобуса. Морозная пыль клубилась около фонарей, желтых, как наливные яблоки… Она потянулась всем телом так, что вкусно хрустнули косточки, и, засмеявшись, побежала к себе. Везде было темно: академик Андрюхин не разрешал работать по ночам, и даже профессор Паверман, долго кричавший, что такой запрет является чистейшим произволом, террором и насилием над личностью, давно смирился и привык по ночам спать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});