Тут в комнату вошло еще одно существо, которое не видел и не воображал даже сумасшедший, и оно легло у ног Фрайдис и уставилось на дона Мануэля. Устроившись так, существо зевнуло, обнажив далеко не безобидные зубы.
— Вот так, Фрайдис, — степенно сказал дон Мануэль. — И, разумеется, сказанное вами еще больше усложняет эти вопросы, но я ни за что на свете не встану между мужем и женой…
Королева Фрайдис оторвала взгляд от пламени и очень грустно посмотрела на дона Мануэля. Фрайдис пожала плечами и положила руки на головы заколдованных зверей.
— В конце концов, и я не могу этого сделать. Так что вы двое — тоскливые, незначительные, отлично подходящие друг другу люди — остаетесь не погубленными, а я пойду поищу своего мужа и попытаюсь добиться прощения за то, что не позволила ему вас мучить. Эх, меня искушало, седой Мануэль, позволить своему властному красавцу — мужу насладиться вами и этой тощей, уродливой хромоножкой и ее отродьем, как прежде вы насладились мной. Но женщины устроены настолько странно, что в самом конце я не могу позволить причинить вред ни этому седому, степенному, скучному человеку, ни его движимому имуществу. Ибо в этом мире проходит все, кроме одного. И хотя юный Мануэль, которого я любила одним ушедшим летом, сегодня мертв так же, как и яркая листва того лета, несомненно, что женская глупость никогда не умирает.
— На самом деле, я не заслуживаю вашей заботы, — довольно несчастно сказал Мануэль. — Но я всегда обожал и всегда буду искренне обожать вас, Фрайдис, и по этой причине я с радостью делаю вывод, что вы теперь не собираетесь сотворить чего — либо насильственного и непоправимого: такого, о чем все лучшее в вас впоследствии пожалеет.
— Когда — то я вас любила, — сказала она, — а сейчас уверена, что ваше сердце всегда было холодной, твердой и серой, самой обыкновенной галькой. Но теперь, когда я — простая смертная, это не имеет значения. В любом случае вы вновь воспользовались мной; я дала вам приют, когда вы были бездомны, и вновь вы обретете предмет своего желания.
Королева Фрайдис подошла к окну и подняла алую штору со стоящими на задних лапах золотыми драконами. Но лежащие звери оставались у камина и продолжали смотреть на дона Мануэля.
— Да, вновь вы обретете предмет своего желания, седой Мануэль, так как корабль, показавшийся на излучине реки, со змеями и замками на коричневых парусах, — корабль Мирамона Ллуагора, который он снарядил за вами на Саргилл. И ваша ссылка закончилась, ибо Мирамона побуждает тот, кто выше нас всех, и поэтому могущественный Мирамон с радостью приходит, чтобы служить вам. Теперь я могу удалиться и поискать Слото-Виепуса и свое прощение, если смогу его добиться.
— Но куда вы направляетесь, милая Фрайдис? — спросил дон Мануэль, словно вновь ощутил к ней любовь.
— Какая разница, — ответила она, долго — предолго глядя на него, — ведь граф Мануэль больше во мне не нуждается? — Затем Фрайдис посмотрела на Ниафер, лежащую в колдовском сне. — Я ни люблю, ни всецело ненавижу тебя, уродливая, хромая, тощая и раздражительная Ниафер, но, конечно же, и не завидую тебе. Ты женщина для своего седого мужа — непоседы. Мой муж не становится старше, нежнее и раболепнее по отношению ко мне и никогда не станет. — После этого Фрайдис наклонилась и поцеловала ребенка, которого только что окрестила. — Когда — нибудь ты станешь женщиной, Мелицента, и тогда ты полюбишь того или иного мужчину. Я могла бы надеяться, что ты полюбишь мужчину, который сделает тебя счастливой, но такого мужчину еще никто не нашел.
Дон Мануэль подошел к Фрайдис, вообще не обращая внимания на заколдованных зверей, и взял ее за руки.
— Моя милая, неужели ты думаешь, что я — счастливый человек?
Она посмотрела на него снизу вверх. И, когда она отвечала, ее голос дрожал.
— Я сделала тебя счастливым, Мануэль. Я бы всегда делала тебя счастливым.
— Интересно, делала ли бы. Да ладно, в любом случае на мне лежит обязательство. Я нахожу, что никогда в человеческой жизни не обнаруживается недостатка в тех или иных обязательствах, и мы должны браться за каждое из них, не надеясь преуспеть лично, но просто стремясь его выполнить. Это не очень веселое занятие. И это разрушительное занятие!
Она же сказала:
— Я никогда не думала, что буду о тебе жалеть. Почему я должна горевать из — за тебя, седой предатель?
Он хрипло ответил:
— Я не горжусь тем, что сделал со своей жизнью, и с твоей жизнью, и с жизнью этой женщины, но, думаешь, я буду из — за этого хныкать? Нет, Фрайдис. Юноша, любивший и бросивший тебя, здесь, — он стукнул себя в грудь, — запертый, заточенный до конца жизни, умирающий в полном одиночестве. В общем — то я — хитрый тюремщик: ему не убежать. Нет, даже в самом конце, милая Фрайдис, существует обет молчания.
Она бессильно сказала:
— Мне жаль. Даже в самом конце ты подарил мне новую печаль…
С минуту они стояли, глядя друг на друга, и она впоследствии вспоминала его грустную, но в то же время лукавую улыбку. Им двоим больше нечего было делить ни в речах, ни в делах.
Затем Фрайдис исчезла, и вместе с ней исчезли и заколдованные звери, и замок, словно растаял дым. И Мануэль стоял под открытым небом на убранном поле, один с женой и ребенком, в то время как к берегу причаливал корабль Мирамона. Ниафер спала. Но тут проснулась девочка, чтобы взглянуть на мир, в который она волей — неволей была призвана, и девочка начала плакать.
Дон Мануэль осторожно погладил это пугающе маленькое существо сильной красивой рукой, с которой пропало обручальное кольцо. Это потребует объяснений. Поэтому, возможно, дон Мануэль посвятил короткое ожидание на убранном поле размышлениям о том, как ему рассказать о происшедшем жене, когда та проснется и спросит его, потому что в старину это была проблема, которую ни один благоразумный муж не мог не взвешивать со всем вниманием.
Глава XXXI
Государственные вопросы
Тут по трапу корабля сошло семь трубачей, одетых в блестящие пледы: каждый вел на серебряной цепи борзую, и каждая из семи борзых держала в зубах золотое яблоко. За ними последовали трое менестрелей, трое священников и трое шутов: все были в венках из роз и с посохами. Затем на берег сошел Мирамон Ллуагор — повелитель девяти снов и князь семи безумий. За ним последовало совершенно невероятное общество. Но с ними прибыла и его жена Жизель с их маленьким сыном Деметрием, названным так в честь старого графа Арнейского. И, говорят, именно этому мальчику, тогда еще завернутому в пеленки, было суждено стать убийцей собственного отца — мудрого Мирамона Ллуагора.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});