Программа, предложенная Меланхтоном и его соратниками, появилась на свет вовсе не в качестве новаторского почина. Она была скорее умеренно-консервативной реакцией на действия так называемых «евангелических радикалов».
Еще осенью 1521 года бывший виттенбергский монах Габриель Цвиллинг, собрат Лютера по ордену, выступил с агрессивным осуждением жертвенной мессы. В отличие от доктора Мартинуса Цвиллинг утверждал, что она не просто бесплодна, но пагубна для небесного оправдания. Тот, кто в ней участвует, зарабатывает божественное проклятие. Аналогичным образом Цвиллинг оценивал и монашески-аскетические действия. По его мнению, они не только не позволяют стяжать «небесных заслуг», но накопляют грехи и губят душу. Поэтому мало, чтобы монахам разрешалось покидать монастыри. Ради их собственного спасения и спасения земель, на которых находятся монастыри, монахов надо разгонять и силою принуждать к расстригу.
Этот «католицизм навыворот», который Лютер позволял себе разве что в крайней полемической запальчивости, у Цвиллинга превратился в самое существо евангелической проповеди. Его гневные и страстные речи, напоминавшие выступления Савонаролы, произвели сильное впечатление на давно уже возбужденное виттенбергское студенчество. В декабре толпа студентов и молодых бюргеров ворвалась в церковь св. Марии и объявила, что следующая жертвенная месса будет последней, которую отслужат тамошние священники; в руках у цвиллингианцев были ножи.
Как акт богохульства трактовал мессу и недавний ближайший сподвижник Лютера профессор Андреас Карлштадт. В своих проповедях он доказывал, что посты пагубны, исповеди лживы, целибат порочен, а занятия церковной живописью преступны. Карлштадт требовал немедленного преобразования всей внешней, ритуальной стороны богослужения и в рождественские дни 1521 года причащал прихожан «под обоими видами», в светском одеянии и без риз. На причастие это, надо сказать, согласились немногие. Толпа, собравшаяся в церкви, смотрела на действия Карлштадта как на занятный спектакль. Однако совсем не шуточные последствия имели проповеди Карлштадта против поклонения иконам и реликвиям. Группа плебеев разорила одну из городских часовен; в харчевнях то и дело раздавались призывы к уничтожению «богопротивного» собрания реликвий, хранившегося в Замковой церкви.
Католические противники Лютера по всей Германии только и ждали этих эксцессов. Саксонский герцог Георг известил Карла V о действиях виттенбергских иконоборцев и намекал на то, что для подавления подобных бесчинств не грех было бы выслать команду императорских войск.
В начале 1522 года в городе царили беспокойство, тревога и полная неясность в отношении того, какой же церковный устав должен сменить прежний, никем уже не соблюдаемый. В этих условиях виттенбергский магистрат, не дожидаясь согласия курфюрста Фридриха, который в отсутствие Лютера сам пребывал в тягостном сомнении, и решился на введение «порядка общей кассы». Карлштадт согласился с проектом Меланхтона и стал его активнейшим защитником в виттенбергском городском совете. Цвиллинг остался при своем. В феврале августинский конвент Тюрингии и Мейсена осудил проповеди Цвиллинга, но уже не с ортодоксально-католических, а с лютеровских позиций. Идея «греховности и пагубности» монашеских обетов была квалифицирована как «соблазнительная»: уход из монастыря признавался добровольным и частным делом каждого из послушников. Но одновременно августинская конгрегация фактически объявила о самороспуске. Обители Тюрингии были уже наполовину пусты.
* * *
Оглашение порядка «общей кассы» на время разрядило обстановку, но не положило конца спорам, которые раздирали виттенбергскую общину. К весне 1522 года они достигли крайней остроты.
Еще в канун рождества в городе появились пришельцы из Цвиккау, промышленного города на юге Германии. Это были активные деятели тамошней анабаптистской секты Никлас Шторх, Томас Дрексель и Марк Штюбнер.
Цвиккауский анабаптизм представлял собой радикальное крыло немецкой реформации. Его приверженцы, люди исступленно верующие, отстаивали, если говорить коротко, идею религии без церкви. Они отвергали духовенство не только как сословие, но и как слой выбираемых общиной пасторов. Они не признавали никаких церковных зданий, специально приспособленных для отправления культа, никаких ритуалов и тайнодействий. Идеал богослужения анабаптисты видели в сектантском «радении о боге» — молитвах и взаимных поучениях, которым группа единомышленников может предаться во всяком месте и во всякое время. Крещению во младенчестве (знаку принадлежности к видимой церкви) не придавалось значения. Действительным признавалось лишь второе крещение, которое взрослый, сознательный человек принимает по велению веры. От этого нового правила и пошло название секты «анабаптисты» (букв. «вновь крещенные», или «перекрещенцы»). Сами ее приверженцы названия этого не принимали и именовали себя просто «христианскими братьями».
Из реформационного учения о всеобщем священстве «христианские братья» прямо выводили равенство гражданское и имущественное. Они жили предчувствием близкого Страшного суда и установления на земле тысячелетнего «царства Христова», которое мыслилось в виде немудрого, безгосударственного, примитивно-уравнительного порядка. Существующий политический строй анабаптисты считали насквозь греховным, а потому отказывались от гражданских присяг, от воинской службы и от исполнения государственных или муниципальных должностей.
Как отмечал Ф. Энгельс, анабаптизм в эпоху Реформации получил достаточно широкое распространение в среде предпролетариев, или плебеев, которые «…в то время были единственным классом, находившимся совершенно вне существующего официального общества. Они стояли как вне феодальных, так и вне бюргерских связей. Они не обладали ни привилегиями, ни собственностью»[39]. Учение «перекрещенцев» послужило религиозной оболочкой для предпролетарских мечтаний о бесклассовом обществе. Вместе с тем именно анабаптизм обнаружил, как тесна была эта оболочка для выражения идеалов пусть еще только нарождавшегося «рабочего сословия».
Анабаптисты немало потрудились над истолкованием библейско-евангельского наследия, выдержанным в духе примитивных мечтаний об обществе, где не будет ни государства, ни частной собственности. Однако достаточно быстро обнаружилось, что невозможно, не впадая в кричащие противоречия, представить Моисея и пророков, Христа и апостолов в качестве провозвестников социального равенства и общности имуществ. Анабаптистские лидеры вынуждены были поэтому ставить под сомнение какой-либо целостный смысл Священного писания, отстаивать пророческий произвол в обращении с библейскими текстами, ссылаться на знамения, видения и «вещие сны». Наиболее радикальное из разбуженных реформацией движений оказывалось на первых порах и наиболее субъективистским.
По прибытии в Виттенберг Шторх, Дрексель и Штюбнер немедленно приступили к активной анабаптистской проповеди. Никлас Шторх, сын разорившегося цвиккауского мастера-суконщика, изведавший горький удел башмачника и уже обративший в «перекрещенство» немало простых ремесленников, отправился в виттенбергские мастерские и харчевни. Он говорил о небесных голосах, которые слышал ночью и днем и которые сообщили ему о близком втором пришествии Христа. Он говорил, что Христос явится для сокрушения богатых и властвующих. Он призывал готовиться к приходу Спасителя — бежать всякого обогащения и службы, не платить налогов и, приемля мученичество, устраиваться в жизни так, как пристало «христианским братьям». Он предостерегал от посещения «богопротивных храмов» и от доверия к тем, кто учит праведности по книгам. Книги, объявлял Шторх, есть творение рук человеческих, а если бы бог хотел просветить верующих через чтение, он посылал бы им книги прямо с неба. По временам речь полуграмотного учителя становилась сбивчивой и темной. Он грозил Страшным судом и заявлял, что в день его свершения будет сидеть подле бога вместо архангела Гавриила. Тогда суконщик Дрексель толковал его, как толкуют оракула.
Марк Штюбнер, печатник, недоучившийся богослов, в недавнем прошлом слушатель Лютера, вел беседы в кругу виттенбергских студентов и преподавателей. Главной темой этих бесед была борьба против «книжничества». Ссылаясь на евангельские тексты, Штюбнер объявлял, что самый верный взгляд на Писание есть взгляд наивный. Любая ученость портит христианскую восприимчивость, которой богато одарены люди простые и невежественные. Было бы поэтому правильным вслед за духовным сословием ликвидировать и сословие ученое, закрыв школы и университеты, где людям «попросту портят голову». Чтобы правильно понимать Библию, надо заниматься земледелием и ремеслом, а не древними языками, схоластикой или церковной историей.