Двухлетний ребенок Пелагеи Бычковой взял со стола немецкого солдата конфетку. Он был схвачен за руку и, как щенок, выброшен на улицу. Мать нашла его в снегу с вывихнутой ручонкой. Колхозница нашей деревни Надежда Николаева вечером пошла за водой к колодцу, который находился в 30 метрах от ее дома. А когда она возвращалась обратно, немецкий патруль расстрелял ее около самой хаты, ибо она нарушила правила хождения по улице в ночное время. После Николаевой осталось четверо малолетних ребят. Все они умерли с голоду. Совсем недавно в деревне Стояново публично повесили больную колхозницу Марию Панкову за то, что она припрятала от немцев свою картошку.
Тихо играет «Реквием» Моцарта, подчеркивая трагичную обстановку. На полотне светятся фотографии преступлений фашистов. Заполненные рвы с исхудавшими, напоминающими скелеты телами. Взятые крупным кадром убитые мирные жители, с черной обугленной дырой вместо одного глаза, голые дети, старики и женщины, брошенные прямо в ямах. Раскрытые в крике рты, стеклянные глаза, в которых застыли предсмертные муки, скрюченные тела, пытавшиеся в последнее мгновение спастись от безжалостных пуль, матери, закрывающие своими телами своих малюток.
Смотрю на свою аудиторию. Мальчишки сидят хмурые, крепко стиснув зубы, в глазах девчонок прозрачной влагой поблескивают слезинки.
Безжалостно продолжаю знакомить их с преступлениями фашистов:
— Газета «Известия», 22 сентября 1942 года. В деревне Железницы была школа. Туда пришли немцы. Они схватили Надю Столярову, ученицу первого класса. Наде было девять лет. Ее немцы не допрашивали. Ее немцы только били, и они убили ее прикладом. В селе Семеновщина немцы бросили в колодец четырех младенцев. Матери кричали, но немцы говорили: «Нам колодьец не надо, нам вода есть». В селе Щелканово немцы привязали девяностолетнюю старуху Смирнову к седлу и погнали лошадь. В деревне Скляево немцы поймали семнадцатилетнюю девушку. Они ее изнасиловали, потом изуродовали, отрезали груди, распороли живот…
Одна из девчонок не выдерживает, всхлипывает и, рыдая, выбегает из зала, закрывая лицо руками. Другие еще держатся, украдкой вытирая слезинки. Парень, сидящий во втором ряду, сглатывает, борясь с комом, засевшим в горле. У Мансура странно блестят глаза. Серега Смирнов, сидящий с ним рядом, играет желваками на скулах, пытаясь сдержаться.
Всегда невозмутимая Нелли Робертовна промокает глаза платочком. Нина Алексеевна кончиками пальцев аккуратно снимает набухающую прозрачную капельку с уголка глаза.
Дожидаюсь, пока аудитория успокоится, и продолжаю:
— Слово предоставляется Леониду Романовичу Шаховскому, ветерану Великой Отечественной войны.
Снимаю микрофон с ножки и аккуратно, чтобы не зацепиться за волочащийся следом провод, подхожу к старику, начавшему подниматься со стула.
— Прошу вас, Леонид Романович, — протягиваю ему рукоять микрофона.
Шаховский благодарно кивает и встает. Ветеран держится спокойно и уверенно. Его внимательный взгляд скользит по лицам школьников.
— Я не умею красиво и складно говорить, как Леша, — тихий голос Леонида Романовича, усиленный динамиками, разносится по залу, — и думаю, что о себе мне поведать нечего. Когда немец напал на нашу страну, я служил на границе, воевал, как и многие советские люди, защищавшие свою Родину. Я расскажу вам о других — настоящих героях, погибших на улицах Сталинграда и полях Курской дуги.
Шаховский на мгновение замолкает и снова продолжает свой рассказ.
— Когда фашисты подошли к Сталинграду, мы получили приказ от Верховного Главнокомандующего «стоять насмерть». И мы его выполнили. Несмотря на шквал артиллерийского, минометного и стрелкового огня, многие тонны бомб, которые на нас обрушили немцы. От большей части города оставались одни развалины, над которыми клубами поднимался черный дым. Сквозь пламя и чад виднелись остовы разбитых жилых домов. Особенно страшно гитлеровцы бомбили тракторный завод. Было очень много погибших рабочих. Но никто из оставшихся в живых не ушел с завода. В полуразрушенных цехах под обстрелами и бомбами люди ремонтировали поврежденные в бою танки и делали новые. Они погибали каждую минуту, но продолжали работать.
В те дни я потерял своего товарища Мишу Паникаху. Бывший морской пехотинец, красавец с черными кудрями и белоснежной обаятельной улыбкой, он был любимчиком наших санитарок. Так он и воевал, в черном морском бушлате. Даже в самых страшных боях морпех не терял присутствия духа. Миша всегда отличался бесшабашностью и редким бесстрашием, а его задорная присказка «зададим фрицам жару» подбадривала бойцов в самые трудные минуты.
На нашу 193-ю стрелковую дивизию бросили почти сотню немецких танков. Семь из них прорвались к окопам 883-го полка, где находился Миша. Он взял бутылки с зажигательной смесью и бросился по окопу к танку, возглавившему прорыв. Когда Паникаха размахивался для броска, шальная пуля разнесла бутылку. Загоревшаяся жидкость полетела на него, поджигая грудь, плечи и голову. Морпех пылал ярким пламенем, как факел. Объятый огнем, он выскочил из окопа, подбежал к фашистскому танку, запрыгнул на него и разбил вторую бутылку об решетку моторного люка. Танк сгорел, Миша погиб там же.
Леонид Романович немного помолчал, давая окружающим время осмыслить его слова, и продолжил:
— Бои за Сталинград были жаркими. Там на одной из улиц города погибла Маша Рыбакова. Милая застенчивая девушка — вчерашняя школьница. Она была санитаркой в нашем полку. Маша вытаскивала раненых под самым шквальным огнем. Осколки и пули мистическим образом не задевали ее. Когда перестрелки шли уже на улицах города, Маша увидела мертвую женщину возле угла кирпичного дома. На ее груди ползал плачущий малыш, весь измазанный материнской кровью. Занятые перестрелкой бойцы не сумели остановить девчонку, рванувшую к ребенку. За ней побежал один из бойцов, но был убит осколком снаряда.
Девчонка добралась до погибшей женщины, подобрала ревущего кроху и, придерживая ребенка одной рукой на боку, двинулась в обратный путь. На последних метрах в спину девушки попадает пуля. Израненная, теряющая сознание от кровопотери, она доползает под стенку укрытия, передавая малыша в руки бойцам. Через несколько минут Маша скончалась. Ребенок остался жив. Кто-то из бывших однополчан даже рассказывал мне, что в наше время парень работает инженером на заводе, растит двух детей и каждый год возлагает большой букет цветов на Мамаев курган.
В боях за Сталинград я был ранен. Некоторое время лечился и после выздоровления в начале апреля 1943 года отправился на позиции в свой полк, расположенный на северо-западе Курской дуги. Добравшись до места назначения, узнал, что еще в конце марта 193-ю дивизию отправили во второй эшелон для небольшого отдыха и принятия пополнения. Так сложились