надеюсь, уже никогда не повторится. Одна из этих девушек, Полина Заикина, стала помогать моей матери Гертруде. Мама сама ее выбрала на распределительном пункте. Она была такой маленькой, такой беззащитной и с такими огромными синими глазами, что моя сердобольная мама, две дочери которой умерли в детском возрасте, попросила отдать девочку ей. Я знаю, что многие немецкие женщины очень обижали русских девушек, которые на них работали. Но к моей матери это не относилось. И с другими работницами она обращалась милосердно.
Я увидел Полю, когда впервые приехал в отпуск с фронта в начале 1943 года. Познакомились мы с ней на кухне. Она очень хорошо готовила, и моя мама поручила ей меня «подкормить». По вечерам мама иногда приглашала Полю и ещё одну работницу за один с нами стол, и мы весело ужинали. Поля тогда ещё плохо понимала по-немецки, а когда пыталась говорить, мы подшучивали над ее произношением. Она тоже учила нас русским словам, и мы все падали с ног от смеха. С тех пор я стал втайне от всех разучивать русский язык.
Несколько раз во время моего отпуска мама поручала нам с Полей выполнять вместе разные порой тяжёлые работы. Однажды я попытался обнять ее, но она ТАК НА МЕНЯ ПОСМОТРЕЛА, что мне стало стыдно и я отступил и больше никогда не делал таких попыток. Мне было жаль с ней расставаться, но отпуск закончился, и я уехал. На фронте я часто ее вспоминал.
Второй раз я пробыл дома три месяца, долечивался после тяжёлого ранения в 1943 году. Мама поручила Поле ухаживать за мной. Она была замечательной медсестрой, мы много говорили о разных вещах, в общем, проводили много времени вместе.
Когда соседи написали на маму донос, что она слишком нянчится с русскими, мама расстроилась и запретила мне общаться с Полей. Я понимал, что время было опасное, и мы стали встречаться тайком. Мама, конечно, это заметила, мы с ней долго об этом говорили, и она, добрая душа, махнула на нас рукой.
Я чувствовал, что тоже нравлюсь Поле. Как-то так получилось, что я стал ласково звать ее Зи — по первой букве ее фамилии. Ей это имя понравилось. Она была со мной очень ласкова. Перед отъездом в часть я попросил маму, чтобы она передавала Зи мои письма ей, которые я буду вкладывать в один конверт. И чтобы она пересылала таким образом Полины письма мне. Она уже могла немного читать и писать по-немецки. Но мама этого делать не стала. Это было слишком опасно в то время.
В конце 1944 года нашу дивизию стали перебрасывать на Восточный фронт против России.
По пути мимо моего городка я попросил командира разрешить мне побывать дома. Поля очень мне обрадовалась. Мама была очень расстроена. Она говорила, что с Восточного фронта мало кто возвращается, а я у неё единственный сын. Она разрешила нам жить вместе в одной комнате, но тайно от других работников. Сказала, что если родится ребёнок, то она будет считать его родным. Мы даже имя ребёнку обсудили: если сын, то — Эрих, если дочь — Катя, Катерина. Но мама не ожидала, что война так быстро закончится, и Полю, которая уже была беременна, вернули в Россию.
Контакты наши через мою маму прервались ещё в феврале 1945 года. Я оказался в русском плену и находился там до 1951 г.
В плену я хорошо изучил русский язык и советскую политическую систему. И понял, что если начну разыскивать Полину после войны, то, как говорят русские, сильно ее подставлю. Я был уверен, что она родила ребёнка, и не хотел, чтобы идеологическое противостояние Востока и Запада его коснулось. Потом в России начались горбачёвские времена. Я побывал в вашей стране и нашёл человека, который взялся разыскать Полю. Он смог узнать, что Полина Заикина умерла в 1967 г. Я был очень огорчён. Я столько лет ждал встречи с ней. Теперь все мои надежды рухнули.
Но мой сыщик сообщил мне и радостную весть. Оказалось, что от Полины осталась дочь, Катя, 1945 г. рождения. И, по срокам зачатия и рождения, это могла быть только моя дочь. Я был счастлив узнать, что у меня есть дочь от любимой женщины. Больше ничего узнать о тебе мне не удалось. Тот человек не смог ее разыскать.
По состоянию здоровья я вынужден был вернуться в Австрию, где поселился после возвращения из России. Когда узнал, что мне осталось жить недолго, решил, что найти способ, как отблагодарить Полю за счастье, которое она мне дала своей любовью, за то, что родила от меня дочь. Я больше никогда не женился и у меня нет других детей.
Я хочу оставить тебе, моя дорогая дочь Катя, постоянный источник приличного существования. Я не мог сделать это раньше, так как знал, что по законам СССР, не признававших права неприкосновенности частной собственности, зарубежное наследство практически не доходит до наследника. Поэтому по совету моего друга адвоката решено было оговорить вскрытие моего завещания только после принятия в России новой конституции, узаконивающей в стране право частной собственности.
В конверте ты нашла ключ к ячейке в отделении Райффайзенбанка в Вене и документ, дающий его анонимному предъявителю право воспользоваться содержимым ящика в ячейке № 145. Ты найдёшь там документы, удостоверяющие твоё право на владение имуществом, которое я тебе завещаю. Документы, естественно, написаны на немецком. На всякий случай, я сделал собственноручные их переводы на русский язык.
Там также есть материалы, которыми ты сможешь воспользоваться, если кто-то попытается оспорить твоё право на это имущество.
Советую вскрытие банковской ячейки произвести в присутствии господина Клауса Арнольда, владельца адвокатской конторы, благодаря которому ты читаешь это письмо. Это сын моего покойного друга, единственного человека, знавшего о нашей с Полиной истории. Надеюсь, господин Арнольд согласится ввести тебя в права собственности, а в случае возникновения препятствий, возьмёт на себя представительство твоих интересов в суде. Мою просьбу к нему на этот счёт он найдёт в пакете конфиденциальных материалов в том же ящике.
Будь счастлива, моя дорогая дочь, обнимаю нежно, твой отец Норман Вильгельм фон Краузе».
ГИБЕЛЬ НАЧХРАНА
«Криминальные» журналисты в поисках сенсаций получили информацию о задержании на границе партии вывозившихся из страны бриллиантов. Они находились в кабине тягача фуры в простых пластиковых бутылках с минеральной водой и в силу своей прозрачности были практически незаметны.
Но журналисты так никогда и не узнали, что это были остатки уголовного «общака», некогда присвоенного Начхраном и обращённые им