Читать интересную книгу Таня Гроттер и перстень с жемчужиной - Дмитрий Емец

Гробыня подозвала Гломова и что-то прошептала ему.

– Гуня! Давай! – решительно крикнула она в самом конце, придавая медлительным движениям Гломова требуемое ускорение.

Гуня быстро сбегал куда-то и вернулся с огромной деревянной чашей, стенки которой покрывал причудливый узор, уже тронутый ветхими пальцами времени.

– Тань, ты помнишь, откуда эта чаша? – спросил Ванька.

– Нет.

– Она стояла в подсобке кабинета Клоппа, когда он еще не стал малюткой Клоппиком.

– Угу, а мы с Гуней выменяли ее! Помните, было такое золотое время, когда за блок жевательной резинки Клоппик отдавал щепку от Ноева ковчега или каменный глаз ехидны-убивающей-взглядом, – подтвердила Склепова, обладавшая исключительным слухом. Причем слух ее был тем исключительнее, чем меньше та или иная реплика относилась к ней лично.

Забрав у Гуни чашу, она бережно поставила ее на стол, с которого предусмотрительные молодцы уже сдернули скатерть-самобранку.

– И чего теперь будет? Вода превратится в пиво? – шмыгнув красным носом, заинтересовался Кузя Тузиков.

Склепова посмотрела на него сперва одним глазом, затем, зажмурив его, другим и задумалась, точно проверяя, совпадают ли картинки.

– Приятно иметь дело с настоящим мачо! У него в голове две извилины: по одной вагончики катятся в направлении «чего бы выпить?», а по другой «кого бы поцеловать?», – сказала Склепова.

Тузиков обиделся и, как многие обиженные люди, стал нести чушь.

– А твой Гуня разве не такой? – спросил он.

Склепова с негодованием всплеснула руками:

– Нет, вы слышали? Обидеть Гуню – это как пнуть ребенка!.. У Гуни есть еще третья извилина. Целый мозговой проспект. Она называется «кому бы вмазать?». Плюс к тому Гуня очень верный. Возможно, со временем его достоинства окончательно покорят меня, и я приумножу славный род Гломовых. Так что лучше не нарывайся!..

Кузя опасливо покосился на Гуню. Гуня был даже не боевой пес, а боевой медведь, драться с которым отважился бы лишь камикадзе, да и тот в пору психического обострения. Забыв о Тузикове, Гробыня провела рукой по рунам чаши.

– Профессор Клопп называл ее Чашей Искренности.

– А как она действует? – спросила Пипа.

– Просто и надежно, как все древние артефакты. Наливаем обычную воду, на которую наглые лопухоиды приклепали погоняло «аш-два-о», и пускаем чашу по кругу. Каждый делает глоток. Из людей начинает переть искренность, и они начинают резать друг друга правдой-маткой, – пояснила Гробыня.

Катя Лоткова брезгливо передернулась.

– Гадость какая! Не буду я это пить!

– Почему? Должны мы узнать, что думаем друг о друге? Завтра к вечеру мы все разлетимся, и неизвестно, когда соберемся снова. Через год? Через пять лет? Чаша Искренности позволит нам разобраться, кто нам друг, а кто так себе, мимо пробегал, – заявила Склепова, подавая знак Гуне, чтобы он наливал в Чашу воду.

Тане идея Гробыни совсем не понравилась.

– Если под искренностью подразумевается, что люди говорят друг другу неприятные вещи, но это не искренность, а лучший способ растерять друзей. А то одному ляпнешь, что у него голос противный, другому, что у него изо рта пахнет, третьей, что она хамло недорезанное…

– Хамло? Погоди, Гроттерша! Не беги впереди паровоза, что везет три тонны навоза! Ты еще не пила из Чаши, а уже все вываливаешь! – возмутилась Склепова, принимая «хамло» на свой счет.

Но все же неизвестно, согласился бы кто-нибудь пить из Чаши Искренности, если бы не Ягун. Играющий комментатор загорелся этой идеей, особенно когда ему пришло в голову, что он сможет выведать тайну Семь-Пень-Дыра. А когда Ягун бывал чем-то воодушевлен, он не оставлял никому выбора, столько вдохновляющего буйства было в одном отдельно взятом комментаторе.

– Э нет, Ягун! Что-то ты слишком увлекся! Чур я первая! – сказала Гробыня и взяла у Гуни Чашу.

Сделав глоток, она кокетливо поморщилась и вытерла губы тыльной стороной ладони. Ее разновеликие раскосые глаза скользили по однокурсникам.

– А теперь я собираюсь произнести тост! Так-то, пуси мои косопузые, имейте это в виду! Ах да, на «пусей моих косопузых» все копирайты у Грызианки, а я сижу в тенечке и обмахиваюсь веером…

Зрачки Склеповой встретились у переносицы и сразу разошлись. Магия Чаши медленно и мягко охватывала ее.

– Пррр! Что-то я сбилась! Что я хотела сделать? – спросила Гробыня слегка охрипшим голосом.

– Тост! – подсказала Рита Шито-Крыто.

– А… да… тост! Спасибо, Крыто-шиша! Просьба меня не убивать, потому что тост будет колючий, сладкий и противный… короче такой, как я сама!.. В общем, поехали! Разбирайте бокальчики и прочую посуду! Мою чашу не трогать! Пррр! Глома (а, да, я давно уже называю его Глома! Вы не знали?), проследи!..

Отдав Гуне приказ, Гробыня отняла у кого-то бокал с шампанским и не очень ловко, но все же вполне достойно залезла на стол. Стол попытался завалиться, но Ягун с Гуней его придержали.

Гробыня выпрямилась, подняв над головой бокал.

– Ну-с, первым делом выпьем за наших преподов!.. По-моему, больших милашек не найти даже в Белых Столбах в палатах для буйных. Еще (Гробыня огляделась) выпьем за Таню Гроттер, которая, не имея ни кожи, ни рожи… ну хорошо-хорошо, кожа есть и место для рожи тоже… разбила сердце Пупперу, Ваньке, Ургу и… э-э… ну еще возможно кое-кому.

Про Глеба Склепова дальновидно не упомянула, не желая связываться с Зализиной, усмирение которой могло отгрызть хороший кусок всеобщего счастья.

– В-третьих, выпьем за Пипу, чья далеко не осиная талия навеки заслонила Генке Бульонову остальных девушек! Еще выпьем… э-э… за Жору-Плодожору, чье некрасивое, но умное лицо так часто маячит путеводной звездой в лабиринтах душ неоперившихся школьниц… Хорошо сказала? Учись, Ягун, пока я жива.

Гробыня покачнулась. Верный Гуня удержал ее, схватив за талию.

– Пока ты жива, я буду держать стол, – сказал Ягун.

– В-каких-то там следующих, выпьем за Аббатикову, Свеколт и Бейлошадкина! Кстати, где он? Гроттер же вроде тут? Спокойно, Лизон, это была шутка! Конечно, нам и без некромагов было неплохо, но с некромагами стало еще веселее… Еще выпьем за мою хорошую подругу Ритку Шито-Крыто. Она такая таинственная, эта Ритка, что я никогда не знаю, что она отморозит в следующий миг. И вообще вот сейчас она на меня смотрит, а я вся такая в тревоге. То ли она надо мной мысленно ржет, то ли кладет с пробором, то ли восхищается… Шут ее знает, короче, эту личность!

Ритка Шито-Крыто усмехнулась. Заметно было, что она довольна. Во всяком случае, Склепова думала о ней явно лучше, чем о Жикине.

– Еще я очень люблю Ягуна и Лоткову, – продолжала Склепова. – Не удивляйтесь, что я вас объединяю, но с вами мне ясно было все с самого начала. Неправильный Ягунчик и правильная Лоткова – это ж идеальная пара, елы-палы! Ей будет кого перевоспитывать, а ему кого доводить до белого каления. В общем: «Буратино и Мальвина. Книга вторая. Двадцать лет спустя».

Лоткова сердито скрестила руки на груди. Сравнение с Мальвиной ей явно не польстило.

– Я молчу! Я держу стол! – напомнил всем Ягун.

Гробыня отхлебнула из бокала.

– Фу, какая гадость это шампанское! Помесь ситро и пива!.. И что я в нем только находила в пятнадцать лет? Кстати, Гроттершу – хи-хи! – однажды тоже подпоила, когда ее Пупперчик купидошками доставал, и она мучилась, как ежик во время бритья… Эй, Танька, перестань в меня искрами пулять!.. Я хорошая!.. Еще выпьем за Верку Попугаеву и Дусю Пупсикову! К этой парочке уникумов я жутко привязалась, когда училась в Тибидохсе! Какую дверь, бывало, ни толкнешь – вечно Верке по глазу дашь!

– А я? – подал голос Тузиков, о котором вечно забывали.

– И за тебя, Кузя, выпью! Не комплексуй! Правда, в моей памяти ты настолько слился с веником, что вы образовали прямо-таки нерасторжимый дуэт… И за Семь-Пень-Дыра, этого мага-махинатора! Кстати, Пень, со второго курса я осталась должна тебе две дырки от бублика! Какой процент ты насчитаешь?

Семь-Пень-Дыр забеспокоился. Похоже, он действительно принялся вычислять процент, пока хохот Гробыни не показал ему, что Склепова издевается.

– Верно, Пенек! Это была такая прикольная шутка комического юмора! Ягун, не тряси стол, мелкий завистник! Разумеется, это твоя фразочка!.. Кто у нас еще остался? Демьян Горьянов? Демьяша, даже не знаю, что о тебе сказать… Будьте бодрее, юноша! Бодрее и добрее! Человек, обиженный на мир, это изначально отыгранная карта. Мир можно менять, но вот дуться на него – заведомо дохлое дело… Ну а теперь я слезаю! – Гробыня покачнулась и, не устояв, рухнула в объятия верного Гуни.

– Опа! Где это я? А, да, в колыбельке! А это мой папочка! – сказала она, притягивая к себе Гуню за волосы, чтобы поцеловать его в нос.

Освободившись от необходимости держать стол, Ягун незаметно подлил воду из Чаши в бокал с шампанским и отправился к Семь-Пень-Дыру, который по ряду причин совсем не стремился к искренности.