Читать интересную книгу Слово и дело. Книга 2. Мои любезные конфиденты - Валентин Пикуль

– Я? На вас? – возмутился принц. – Позвольте, граф, я благородный человек и никогда бы не позволил…

– Вы благородный? Как это приятно. – Миних бровями двинул. – Так, значит, не писали в Петербург, что я дурак пьяный? Что я давно уже спятил? Что я гарем таскаю в обозе армии? Что я в безумии своем войска гублю напрасно?

– Как вы могли подумать! – огорчился принц.

Миних из портфеля извлек письма принца к Бирену:

– Вот ваши пакости! Конечно, спору нет, вы очень благородный человек. Но обер-камергер императрицы нашей Бирен благородней вас оказался. И все ваши пасквили на меня мне же и переслал… Что скажете теперь, принц благородный?

– Скажу, что вы невежа.

– Немного вы сказали… Я в Гессене бывал не раз, – упивался Миних в издевательствах. – Хороший городок. Покладисты там девки. И пиво там варить умеют. И надо ж так – не повезло всем гессенским на принца! Ступайте прочь, навоз в ботфортах лакированных!

Ночью Миних получил письмо из столицы – прямо из Кабинета императрицы. Накрыл его ладонью и сказал Мартенсу:

– Даже не распечатав, заведомо знаю, о чем тут писано. Ругают меня за то, что к Перекопу армию вернул… А разве я виноват?

Генерал-провиантмейстера, князя Никиту Трубецкого, он изрядно отколотил в шатре своем – при свидетелях.

– Вор! Вор! – кричал фельдмаршал, свалив князя на ковры и топча его ногами. – Мира постыдись… Ты жену слушайся, благо она умней тебя, дурака. А теперь встань… Анна Даниловна породит вскорости, так я тебя, сукина сына, в генерал-лейтенанты жалую. Что рот раскрыл? Кланяйся…

Князь Никита кланялся. Так и жили. Война затянулась, и каждый год Анна Даниловна исправно по младенцу приносить будет. Миних был мужчина в соку, еще крепкий. И князь Никита оттого-то быстро в чинах повышался… Эх-ма!

* * *

Ласси вызвали в Петербург, императрица ему заявила:

– Очумел, что ли, Миних мой? Из Бахчисарая обратно приехал на Перекопь… Видана ли где ретирада постыдная? Ныне я по Воинской коллегии желаю охулить его. А тебя прошу осуждать Миниха… Ну?

Фельдмаршал поклонился Анне Иоанновне:

– Судьею Миниху я не стану, матушка. Нет, уволь старика. Еще не ясно, как бы я поступил, в Бахчисарае на месте Миниховом окажись. А ежели честны будем, то признать надобно, что Миних войско между Сциллою и Харибдой протащил и цел остался…

Анна Иоанновна руками развела:

– Бахчисарая в карман мне не положил он. А половину армии угробил по болезням да по нужде бесхлебной… – Открыла табакерку, взяла понюшку табаку: – Нюхни и ты! От Крыма мне и польза вся, что Миних табачку прислал с осьмушку. И смех и грех! Презентовал, как дуру деревенскую. Суди его за ретираду эту!

Ласси твердо отказался прокурорствовать и намекнул:

– Выход есть для России: снова Крым брать.

– А ежели я тебя попрошу взять его? Возьмешь?

Ласси коротко подумал, тряхнул буклями паричка:

– Возьму!

– А удержишь ли Крым за мной?

Без промедления отвечал Ласси:

– Нет!

– И ты не способен? – поразилась императрица.

– Россия, – внушал ей фельдмаршал, – еще не созрела до того, чтобы Крым в своих руках удержать. Причин тому немало, а главная – удаленность крымская от магазинов воинских и беспредельность степей, нас от Крыма отделяющих…

Миних уже разводил свою армию по квартирам на Украине. Войска усталые растянули вдоль нижнего течения Днепра – по городкам, станицам, хуторам. Солдатам было наказано всю зиму трудиться: чтобы льда на Днепре не было! Как появится лед – сразу пешнями его дробить. Это для той цели, дабы татары на правобережье не смогли конницей перескочить. Труд великий, непостижимый – такую речищу, как Днепр, до самой весны содержать безледной…

Но только пригрелись на винтер-квартирах, как ворвались на Украину татары. Атаман казачий Федька Краснощеков двое суток подряд (без отдыха!) скакал напересечку «поганцам». И на рассвете дня третьего, когда кони уже спотыкались в разбеге, казаки с калмыками настигли татар в гиблой местности, что зовется Буераки Волчьи. Вот там и стали их бить. И сеча была яростна, как никогда. Всех татар побили. Из неволи выручили три тысячи женок и детишек, взятых в полон татарами на хуторах украинских… Миниха этот набег татарский застиг перед самым отъездом в Петербург:

– Гидра опять воскресла! Или напрасно я Бахчисарай сжег?

Офицеры армейские здраво рассуждали:

– Сколь ни ходи войною на Крым, а нам, русским, все равно не бывать покойну, покуда весь Крым вконец не покорим. И воевать еще детям и внукам нашим, а земля Крымская должна русской губернией стать… Вот тогда у рубежей тихо станется!

Миниха в столице встретили неласково. Спрашивали в Кабинете, куда он тридцать тысяч душ людских задевал, ежели их в списках убитых не обозначено?

«Ладно, – негодовал Миних, – только бы до императрицы добраться… отобьюсь!» Встретились они, и на попреки Анны Иоанновны зарычал фельдмаршал:

– Да это не я – это Ласси виноват во всем! Кабы не он, тугодумец такой, я бы из Крыма не ушел. Пока он до Азова добрался, пока под Азовом с турками канители разводил…

И свалил всю вину на Ласси – безответного.

– Ты, матушка, сама ведаешь: твой Миних прям и честен, оттого тебе с ним и хорошо. Два фельдмаршала у тебя – как-нибудь поладим. А вот третьего не надобно… Убери ты из армии моей принца Гессен-Гомбургского, чтобы не грыз темя каждому!

– Без принца нельзя, – возразила царица. – Титул его высокий большую честь армии российской оказывает.

– Ну, ладно, – покривился Миних. – Коли нельзя без принца, так дай мне другого… хотя бы жениха этого – принца Антона!

Миних перескочил на темы амурные, – легко, будто играючи. И так зашутил императрицу фривольностями, что она все попреки забыла.

– Фельдмаршал ты мой любезный, говори, чем наградить мне тебя за поход крымский и мучения твои?

– Да ничего мне, матушка, от тебя не надобно. Мне бы только свет очей твоих видеть. Вдохнуть то, что ты выдохнешь…

– Нет, ты проси, проси! – настаивала императрица.

Миних долго жался, потолки узорные разглядывая.

– Вижу, – сказал, что не уйти мне от тебя пустому. Ладно! Чтобы тебя не обидеть, согласен принять в свое владение поместья украинские, которые ране Вейсбаху принадлежали… Бедняга-то умер! – всхлипнул Миних. – А именья его в казну перевели… Дай!

Анна Иоанновна прикинула: «Ой, как велики те поместья выморочные… страшно велики и богаты!» Но делать нечего.

– Бери, – сказала, и Миних оказался Крезом…

Покидая царицу, он (хитрец!) хлопнул себя по лбу:

– Ах, голова моя! Все позабывать стал…

– Ну, говори. Чего еще, маршал?

– В армии состоял в солдатах отрок один. Он первым на фас Перекопа вскочил. Так я ему, матушка, чин дал.

– И верно сделал, – похвалила Анна Иоанновна.

– Да отрок-то сей из князей Долгоруких, матушка…

Царица нахмурилась:

– Не отнимать же мне шпагу у сосунка…

Васенька Долгорукий был единственным из этой фамилии, кто стал офицером в царствование Анны Иоанновны.

* * *

Пройдет много лет, и многое на Руси переменится. Васенька станет Василием Михайловичем, в 1771 году он повторит набег на Крым и повершит дела Миниховы: Долгорукий не только Бахчисарай спалит, но проведет богатырей русских до берегов Тавриды южной, узрит Кафу, огнем и мечом утверждая славу воинства российского.

От отечества он получит почетный титул – Крымский! С этим титулом он и войдет в историю государства…

А вот грамоты так и не познает. Во всю жизнь, занимая посты высокие, останется Долгорукий безграмотен, и всегда будет он обвинять… перья:

– Опять перышко худо зачинили – не могу писать.

Мир праху его солдатскому! Памятником от него остался потомству долгоруковский дом на Москве (ныне Колонный зал Дома союзов).

Глава одиннадцатая

И совсем потерялся средь волн арктических маленький дубель-шлюп «Тобол», принадлежавший Великой Северной экспедиции… Лейтенант Овцын с палубы не уходил. Сбоку от рулевого стоя, привязав себя к нактоузу компаса, помогал рулевому штурвалом работать. А внизу шлюпа – мокрынь, стужа, кости ломающая, сухари подмоченные, гуляет в трюме одинокая бочка с квашеной капустой. На верхний дек вылез подштурман Афанасий Куров.

– Отвязывайтесь, сударь! – он лейтенанту крикнул, и ветер разорвал его слова, относя в океан. – Сменяю вас…

Овцын с палубы не ушел. Пенные потоки сшибались в шпигатах, колобродя в узостях, как кипящие ключи. Корабль нес над собой громадные полотнища парусины, и «пазухи» кливеров были до предела насыщены свежаком. Отвернуть с курса их мог заставить только лед, а потому шлюп «Тобол» дерзал бороться с полярной стихией.

«Тобол» прорвался за Гусиный Нос, где на урочище хранили моряки запасы провианта. Пошли далее, и скоро в корпус дубель-шлюпа стали биться льдины. Расшатанное судно потекло, изнутри его наспех конопатили матросы, грели на жаровнях смолу, стучали мушкелями плотники. Приблудная собачонка Нюшка, которая, в калачик свернувшись, так уютно согревала по ночам ноги Овцыну, теперь озлобленно облаивала тюленей. Сильный туман тянуло вдоль берегов Обской губы, а пресная вода замерзла в бочках… Худо!