— Вы это… Александр Сергеевич, лучше никому не показывайте, — посоветовал полковник. — Право, многие обидятся. Вы и графа с графиней не пощадили.
— Не показывать? Вот еще! А зачем же я писал?
— Он очень ожесточился, — сказал Алексеев, когда приятели вышли от поэта. — Боюсь, отобранными сапогами здесь дело не обойдется.
Глава 10
Русалка
Финляндия. Окрестности Або.
Обычно Аграфена дрыхла до полудня. Поэтому утром в воскресенье, открыв глаза, генерал с неудовольствием обнаружил, что кровать пуста. Он-то собирался… ну да ладно. Запустив в волосы обе пятерни, Арсений Андреевич с силой взлохматил их, стараясь прогнать Морфея.
— Тишка!
Злодей не явился.
— Тишка!!! Твою мать!
Внизу послышался топот, точно к даче подскакала лошадь. Потом стук дверей. Грохот и поспешные шаги на лестнице.
— Барин, беда! — Денщик кубарем вкатился в спальню. Его сапоги испачкали турецкий ковер.
— Ее сиятельство! Эта… Там… У озера… Стреляется с госпожой Бухсгевден!
Арсений сморгнул. Секунду он не мог понять, в чем дело.
— Ее сиятельство, вишь, повздорила со здешними дамами, — захлебывался Тишка. — И вызвала Бухсгевденшу. Крику было!
Арсений схватился за голову. Не слушая больше, он кинулся одеваться. Насилу втиснулся в форменный сюртук. Правду Груша говорит, пора новый шить! Генерал догадывался, из-за чего сыр-бор. Чувствовал, что долго терпеть пренебрежение провинциалок его жар-птица не станет. До приезда Аграфены первой дамой в Гельсингфорсе слыла супруга начальника штаба корпуса госпожа Бухсгевден — здравомыслящая и немолодая особа. Закревский относился к ней ровно. Даже с почтением. Раздражала только бабья любовь перемыть чужие кости. Пока Груша каталась по Италиям, генеральша правила мирком корпусных дам и задавала тон размеренной жизни. Но явилась Солнце! И обожгло лягушачьи спины. Стоячее болото забурлило. «Кто она такая? Откуда взялась? Мы не обязаны принимать ее в кругу порядочных женщин!» По единодушному приговору, Закревский должен был выставить вертихвостку. Тогда бы заслужил уважение.
Однако задеть Аграфену оказалось нелегко. Знатна, богата, в дружбе с вдовствующей императрицей. И вдруг дуэль! Арсений наспех натянул сапоги, комом засунул рубаху в штаны. Когда застегивал ремень, понял, что руки дрожат. За кого он боялся? Глупее ситуации придумать нельзя!
Из страха, что коляску будут закладывать слишком долго, генерал вскочил на Тишкину лошадь и дал шенкеля. Денщик уже седлал вторую, думая нагнать барина по дороге. Озеро находилось в двух верстах. Может, чуть больше. Неважно. Здешний край — студеный, как блюдце вчерашнего чая, — имел свою красоту. Если бы не короткий день, не гнус над болотами, не холод, не сырость, не вареный народ — рай земной.
Аграфену муж заметил издали. Картинно изогнув спину, заложив левую руку за поясницу и вытянув правую вперед, она стояла на берегу у седого валуна. Ее медные волосы, собранные в простую косу, трепал ветер. Белая рубашка с коралловым мужским галстуком а ля Байрон была стянута в поясе кожаным ремнем. Разрезная юбка от амазонки не скрывала облегающих лосин. Дуэлянтка была, как всегда, скандально хороша.
Шагах в двадцати от нее находилась госпожа Бухсгевден. И… тоже держала пистолет. Арсению кровь бросилась в лицо. Только такая наглая тварь, как его жена, способна довести почтенную мать семейства до нарушения всех приличий.
— Дамы! Прекратите! — закричал он что есть мочи.
В этот момент из перелеска вынырнул экипаж начальника штаба, и генерал Бухсгевден выскочил из него, путаясь в длинном плаще.
— Прасковья! Остановись! — орал он благим матом. — Подумай о детях.
Их у Бухсгевденов было пятеро. Есть о чем беспокоиться!
— Три!!! — пронзительно взвизгнула Аграфена, и звук одновременно грянувших выстрелов заглушил голоса.
Когда дым рассеялся, обе дамы стояли. Промазали! Еще бы! Мужья коршунами накинулись каждый на свое добро. И если начальник штаба охал и хлопал над ненаглядной половиной крыльями, то Закревский сразу, без разговоров влепил пощечину.
— Дура! Ей-богу! Сколько ты будешь меня позорить?!
Аграфена дерзко вскинула голову.
— Бьет, значит любит!
Она пошла к камню, вынула из кармана платок, намочила его в воде и приложила к лицу. Арсений задел ее по носу. Теперь ему было стыдно.
— Эй, Прасковья! — повернувшись к противнице, крикнула Груша. — Глянь на свою правую сережку!
Госпожа Бухсгевден обеими руками схватилась за ухо. Стон, который она издала, свидетельствовал о том, что украшение испорчено. Золотая безделушка была срезана пулей, аккуратно отделившей камешек от дужки.
— Я не собиралась тебя убивать! — продолжала Аграфена. — Но запомни: если ты еще раз скажешь дурное слово о происхождении моей дочери, я отстрелю тебе оба уха!
Не выдержав, начальник штаба оставил жену на траве и зашагал к ним. Это был почтенный генерал, с которым Закревский до сих пор не имел трений.
— Сударыня, вы… Ну, знаете, сударь, с такой супругой… Ваше место в желтом доме…
Он был прав. Арсений смотрел на жену молча.
— Ты думаешь, я виновата?! — взвилась Аграфена. — Эта змея говорила гадости о нашей семье!
Закревский не отвечал. Он знал обо всех ее проделках. Она стреляла в цель. Плавала нагишом в заливе. Правила яхтой. Учила дочь фехтованию на кинжалах. И принимала мышьяк в микроскопических дозах, чтобы приучить себя к ядам…
— Поехали домой.
Тишка подвел в поводу хозяйскую кобылку.
— Ты сердишься?
Арсений наклонился с седла и прошептал Груше на ухо, что она должна сделать, чтобы заслужить его прощение. Та расхохоталась и дала коню шпоры.
Одесса.
Да можно ли оскорбить женщину горше, чем похитив у нее туалет?
В субботу утром графиня Авдотья Петровна Гурьева отправилась на Александровский проспект в магазин госпожи Томазини. Там двумя днями ранее она приметила выставку новых парижских платьев. Торг в Одессе беспошлинный, и любая заморская безделица обходится вдвое дешевле. Даже негоциантки щеголяют перчатками и газовыми косынками с улицы Фобуар. Что же говорить о дамах состоятельных? Способных заплатить за полный туалет двести, нет, двести пятьдесят рублей!
Авдотье Петровне приглянулось бальное платье цвета «нильских вод» — крик сезона после праздника у герцогини Орлеанской. Его украшали бледно-золотые кружева шантильи и цветок лилии на корсаже. Венчал туалет тюрбан Сильфида. Стоило сокровище пятьсот рублей, и цена гарантировала, что в ближайшие дни, даже недели, ни одна здравомыслящая дама близко не подойдет к покупке. Пусть хозяйка магазина сбавит сотню-другую.