людям чемоданчик уносил, в семью прихожан Егоровых, те тоже недели две страху натерпелись. Простые крестьяне. В конце концов Егоров-сын упросил Егорова-отца возвернуть чемоданчик священнику, что тот с извинениями и сделал.
Дальнейшая судьба чемоданчика в белой обивке неизвестна, равно как по сей день остается неведомым – выкрал ли часть камней и драгметаллов сын Александр, самый взрослый и ловкий из поповских детей, переехавший вскоре в Омск.
А шпагу Цесаревича отец Алексий потом в крыльцо Благовещенской церкви спрятал, там она долгое время и оставалась. Но уничтожили церковь в 1929 году, и никакой шпаги в крыльце уже не было.
– А вы сами как считаете, Света? В нашем городском архиве, где все оцифровано, – были?
– Драгоценности, Михаил, не оцифруешь. Я и в архиве была, клировые ведомости переписывала, да какой в них прок? Был такой священник, содержание 770 рублей в год, капитал церкви такой-то, свечной капитал… перечислены церковные служащие, причем они вместе со священником записаны, дом при Благовещенской церкви очень велик. Отец Алексий – голова большого хозяйства. И службами занят, и молитвой. Исповеди по расписанию, отчеты вовремя, чистота в церкви… и воспитание собственных пятерых детей. Жена у него тихая была, по некоторым слухам даже тихопомешанная…
Милая и добрая, но иногда «не в себе».
Алексей Павлович терпел, священнику развод запрещен, есть ответственность и обязанности. Он человек глубоко верующий. Прихожанам важно, что батюшка ничем не запятнан. Отец большого семейства.
Лидия Ивановна Сеньтяшева – дочь преподавателя семинарии, от ее отца Алексей Васильев сытный Благовещенский приход в приданое получил. Сеньтяшевы – древний род, люди духовного сана. Колокольные дворяне, что еще от Владимира Святославовича счет поколений ведут. Я в архивной публичной библиотеке была, фото прадеда нашла. Оцифрованное. Печатный оригинал не сохранился, а может, раскапывать залежи не хотят.
Но это присказка, чтобы вас, Михайло, в курс дела ввести.
Что было, что есть.
И то и другое туманно, несмотря на мою теперь, казалось бы, максимальную осведомленность.
Александр, прыткий и жизнелюбивый сын священника, смог и в Варшавском университете отучиться… то ли после семинарии в Тобольске, то ли вместо нее. В России дети священников к обучению допускались со справкой о курсе гимназии – или со справкой о полном курсе семинарии.
Потом Александр переехал в Омск – задолго до закрытия Благовещенской церкви в 1929 году, после которого отец и мать с остальным детьми погрузились на пароход и отправились к сыну насовсем. На том пароходе отец Алексий, прадед мой, внезапно и преставился. Сердечный приступ.
– Мои соболезнования, – серьезно сказал Михаил.
– Миша, это 85 лет назад было. Елизавета Алексеевна, моя бабка-красавица, к настоящему моменту тоже умерла давно. И даже долгожитель Константин, сын ее брата Георгия, свято уверенного в честности Григория Распутина и самолично передававшего Анне Вырубовой письма Царицы из тобольской ссылки, 99 лет от роду скончался.
– Мои соболезнования, – еще серьезней прогудел Михаил.
На этот раз я приняла соболезнования как должное. Константин Георгиевич пять лет (ученый-эпидемиолог, бессменный завкафедрой …ского мединститута в течение десятилетий) находился в овощеобразном состоянии, не в силах воспринимать элементарные звуковые сигналы. Сын его, тот самый Котя, до последнего дня ухаживал за отцом. В доме сиделка приходящая, когда она отсутствовала – Константин-младший сам, как за ребенком малым, смотрел. Досмотрел – хватило терпения, а главное, денег – на медикаменты и нянечку.
– Спасибо. Ушедшие от нас достойны доброй памяти, в каком бы состоянии они ни покинули юдоль скорби и страданий. Все, что я рассказала, – возможно, не так интересно само по себе – у каждого есть своя история, но как разговор за чашкой чая…
– Кофе. Кстати, давайте еще закажу? – спохватился Миша.
– Ага, конечно. Но дайте договорить, я мысль потеряю. Тут все так запутанно. В общем, как уже упомянуто, мой двоюродный дед Георгий активно действовал, несмотря на стихийность революционных событий и большое количество обысков на дому; я даже встречалась с ним в Одессе, когда он был еще в здравом уме, хотя, возможно, чрезмерно эмоционален. Написал книгу «Записки динозавра», я ее читала, разумеется. В ней внешность отца Алексия описана, автор отметил необычайное достоинство облика, одухотворенность… 2–3 листочка рассуждений о царских драгоценностях и большевистских обысках, всего-то (остальные 150 страниц – о собственных трудовых победах и подвигах).
Но любопытно, в самом начале мемуаров он подчеркивает несомненное внешнее сходство Алексея Павловича и Григория Ефимовича, что и послужило, на его взгляд, причиной особого расположения государыни к последнему духовнику.
Александра Федоровна приняла его появление как особый знак судьбы: праведный дух убиенного Григория – с Нами! Ну, и о посланиях для Аннушки Вырубовой Константин Георгиевич: были. Его отец доставлял письма и посылочки Царицы в Петербург.
Но странно! Никто из семьи Васильевых не пострадал от репрессий.
Священник умер своей смертью, благополучно доработав в церкви до ее закрытия… Бабушка моя учила детей музыке. В 23 года вышла замуж. Сгоряча вышла, иной дороги перед собой не видя. Дед мой – астроном и физик, трудяга, учитель и ученый муж… Но кто без греха? Прекрасный пол его притягивал магнитом. Все деньги, что зарабатывал, – тратил на бывшую семью и… ну, не буду уточнять; об ушедших либо хорошо, либо молча.
Жили они довольно зажиточно, дочка Людочка, моя мама, ну да – отличница и умница. Я помню огромную херсонскую квартиру – в самом центре города, напротив церкви, они из Омска переехали и там поселились.
Елизавета Алексеевна и Яков Иванович. И дачный домик на Днепре помню, и сад. Это мое счастливое детство. Пианино с пяти лет, чтение с пяти лет – книжки с картинками читаю по складам. На гобеленовом диване. А чуть на улицу нос высуну, тут же: «Кофточку, Светочка, кофточку не забудь, простудишься! Тут оладьи с яблоками горячие, хватит по двору бегать, остынут!..»
И бесконечные рассказы о том, как бабушка играла с Цесаревичем, как с короткострижеными Царевнами виделась. О том, что драгоценности в доме священника были как детские игрушки или зерна для птиц. Это мне больше всего запомнилось, но она о золоте говорила как о чем-то само собой разумеющемся, простом и ненужном. В ее собственном доме золотые вещи напрочь отсутствовали, будто они беду несут.
Только мамина золотая медаль об окончании школы, но никто и не подозревал, что она вправду из золота. У бабушки своя жизнь, хлопоты.
И прошлое – Цесаревич Алексей. Старые люди многое рассказывают. А бабушка моя как о прошлом заговорит – так о Царской Семье непременно вспомнит. Не кому-то чужому и взрослому, нет. Только мне. Я любимая,