Читать интересную книгу Сочинитель убийств. Авторский сборник - Патриция Хайсмит

— И этим балуемся.

— А по вечерам?

— Анна иногда работает вечером. — И он легко перенесся (в обществе Бруно такого с ним до сих пор не бывало) в студию на втором этаже, где они с Анной часто работали вечерами. Время от времени Анна к нему обращается или показывает эскиз, чтобы он оценил, словно работа не стоит ей никакого труда. Когда она быстро ополаскивает кисточку в стакане, вода будто смеется.

— Пару месяцев назад в «Харперз базар» я видел ее рисунок в подборке других работ. Она, по–моему, довольно хороший дизайнер, а?

— Очень хороший.

— Я… — произнес Бруно, кладя руки крест–накрест на стол. — Честное слово, я рад что ты с ней счастлив.

Конечно, он рад. Гай сразу расслабился, и дыхание выровнялось. Однако в эту минуту трудно было поверить, что она принадлежит ему. Подобно богине, она спускалась с небес, чтобы вызволить его из заведомо гибельных схваток, подобно богиням из мифов, что спасают героев, однако такая развязка, когда он в детстве читал эти мифы, такой поворот в конце истории всегда огорчали его своим произволом и несправедливостью. В те ночи, когда сон бежал от него, когда он украдкой сбегал из дома и бродил по скалам, набросив на пижаму пальто, в эти безмятежные и равнодушные летние ночи он не позволял себе думать об Анне.

— Dea ex machina,[26] — пробормотал Гай.

— Чего, чего?

Почему он сидит здесь с Бруно, ест с ним за одним столом? Сразиться с Бруно или заплакать? Рвущиеся из груди проклятья внезапно растворились в волне сострадания. Бруно не способен любить, но любовь — она–то ему и нужна. Он так потерян, так слеп, что уже не может любить или стать любимым. Ему вдруг открылась, какая это трагедия.

— Ты никогда никого не любил, Бруно?

В глазах у Бруно появилось какое–то незнакомое упрямое выражение. Он подал знак официанту повторить.

— Чтоб по–настоящему, так, пожалуй, и нет.

Он облизал губы. Он не только ни разу не влюблялся, но вообще не очень стремился иметь дело с женщинами. Занимаясь с ними любовью, он не мог перестать думать, что все это выглядит довольно глупо, словно наблюдал сам за собой со стороны. Однажды с ним произошло нечто чудовищное — в самом разгаре он начал хихикать. Бруно поежился. Болезненнее всего он переживал именно это отличие, разделяющее их с Гаем, — Гай отдавал себя женщинам без остатка, ради Мириам он фактически губил самого себя.

Гай посмотрел на Бруно, и тот опустил глаза. Бруно ждал, словно Гай должен был объяснить ему, как влюбиться.

— Бруно, ты знаешь величайшую мудрость на свете?

— Я знаю много мудрых вещей, — ухмыльнулся Бруно. — Какую из них ты имеешь в виду?

— Что у всего есть своя противоположность и они очень близки.

— Противоположности притягиваются?

— Не так просто. Я хочу сказать — вот ты подарил мне галстуки. Но мне также пришло на ум, что ты мог бы ждать меня здесь вместе с полицией.

— Упаси Господь, Гай, ты же мой друг! — быстро и отчаянно возразил Бруно. — Ты мне нравишься!

И ты мне, нет во мне к тебе ненависти, подумал Гай. Но Бруно такое не скажет, потому что он–то ненавидит Гая. И Гай точно так же не скажет Бруно — ты мне нравишься, но вместо этого — я тебя ненавижу, потому что на самом деле Бруно ему нравится. Он сжал зубы и помассировал лоб пальцами. Он уже предвидел, что равновесие между волей и безволием задушит в зародыше все его действия еще до того, как он к ним приступит. Именно это равновесие и заставляет, например, его сейчас покорно сидеть. Он вскочил, и только что поданные коктейли плеснули на скатерть.

На лице у Бруно были написаны ужас и удивление.

— В чем дело, Гай? — Бруно рванулся следом. — Подожди! Ты ведь и сам не веришь, что я на такое способен, правда? Хоть озолоти меня с ног до головы!

— Не прикасайся ко мне!

— Гай! — в голосе Бруно послышалось рыдание. Почему другие с ним так поступают? Почему? Уже на улице он крикнул: — Хоть озолоти меня с ног до головы! И за миллион долларов! Верь мне, Гай!

Гай толкнул Бруно рукой в грудь и закрыл дверцу такси. Он знал, что Бруно не предаст его и за миллион долларов. Но если все на свете двойственно, как он полагает, может ли он быть до конца в этом уверен?

33

— В каких вы отношениях с миссис Гай Хайнс?

Бруно ждал этого вопроса. Джерард проглядел его последние счета и обнаружил цветы для Анны.

— В приятельских. Я приятель ее мужа.

— Вот как, приятель?

— Ну, знакомый, — пожал плечами Бруно; он догадывался, что Джерард подумает, что он захотел прихвастнуть знакомством со знаменитостью.

— Давно вы знакомы?

— Недавно.

Бруно, возлежавший в шезлонге, потянулся за зажигалкой.

— С чего это вы посылали цветы?

— Из добрых чувств, вероятно. В тот вечер я собирался туда на вечеринку.

— Вы настолько хорошо знакомы?

Бруно еще раз пожал плечами:

— Самая обычная была вечеринка. Когда мы обсуждали строительство нового дома, мы перебрали много архитекторов, в том числе и его.

Последняя фраза вырвалась у Бруно спонтанно, и он нашел ее довольно удачной.

— Мэтт Левин. Давайте вернемся к нему.

Бруно вздохнул. С Гаем отложено — может, потому, что того нет в городе, может, вообще. Стало быть, Мэтт Левин — ничего особо сомнительного они тут не обнаружат. Бруно, не подозревая о том, что это может сослужить ему службу, часто встречался с Мэттом незадолго до убийства.

— Так что о Мэтте?

— Как получилось, что вы с ним встречались двадцать четвертого, двадцать восьмого и тридцатого апреля, второго, пятого, шестого, седьмого мая и за два дня до убийства?

— Разве? — улыбнулся Бруно. В прошлый раз Джерард знал только о трех встречах. Мэтт его тоже не жаловал и, вероятно, выложил о нем самое плохое. — Его интересовало купить у меня машину.

— А вас интересовало ее продать? Почему? Потому что считали, что скоро заведете себе новую?

— Хотел продать, чтобы купить автомобиль поменьше, — рассеянно заметил Бруно. — Тот, что стоит в гараже. «Кросли».

Джерард улыбнулся.

— И давно вы знаете Марка Лева?

— С той поры, как он был еще Марком Левицким, — парировал Бруно. — Покопайтесь у него в прошлом — обнаружите, что в России он прикончил собственного отца.

Бруно пристально посмотрел на Джерарда. Словечко «собственного» прозвучало не к месту, не следовало бы его произносить, но уж этот Джерард, пускающий пыль в глаза знанием всей подноготной!

— Мэтту вы тоже не по вкусу. В чем дело, вы что, не могли друг с другом поладить?

— По вопросу о машине?

— Чарлз! — терпеливо воззвал Джерард.

— А что я такого сказал? — Бруно поглядел на свои обкусанные ногти и снова подумал, насколько точно Мэтт отвечает описанию преступника, которое дал Герберт.

— Последнее время вы что–то редко встречаетесь с Эрни Шредером.

Бруно открыл было рот, собравшись ответить. Как скучно.

34

Босиком, в парусиновых брюках Гай сидел, скрестив ноги, на передней палубе «Индии». На горизонте только что появился Лонг–Айленд, но ему пока что не хотелось смотреть на остров. Плавный подрагивающий ход бота приятно и привычно убаюкивал, как нечто, знакомое с раннего детства. Их последняя встреча с Бруно в ресторане казалась чистым безумием. Конечно, он тогда сходил с ума, и Анна просто не могла этого не видеть.

Он согнул руку и ущипнул тонкую загорелую кожу на мускуле. Он стал таким же коричневым, как Эгон, корабельный юнга португальских кровей, которого они наняли в доке на Лонг–Айленде перед самым отплытием. Один только маленький шрам на левой брови так и остался белым.

Три недели на море даровали ему покой и смирение, которые были ему внове, а месяц тому назад он бы сказал, что и чужды. Он примирился с тем, что искупление, каким бы оно ни было, — часть его судьбы и не нужно ему его искать, потому что судьба сама найдет человека. А на свое чувство судьбы он всегда полагался. Еще мальчишкой он любил мечтать вместе с Питером, причем знал, что его мечты каким–то образом осуществятся, тогда как у Питера останутся только мечтами. Он предчувствовал, что создаст знаменитые здания, что его имя займет должное место в истории архитектуры и в конце концов — вершина его достижений — он построит мост. Белый мост с пролетом в размах ангельских крыл, таким он рисовал его себе в детстве, похожим на изогнутый белый мост Роберта Мейларта в учебниках по архитектуре. Возможно, так верить в свою судьбу было несколько самонадеянно. Но, с другой стороны, кто искренне смиренней человека, считающего своим долгом покоряться предначертаниям собственной судьбы? Теперь он считал, что убийство, казавшееся чудовищным отступлением, грехом против самого себя, тоже, возможно, вписано в его судьбу. Нельзя думать иначе. А если все это так, ему предоставят возможность совершить искупление и дадут для этого силы. Если же раньше суд приговорит его к смерти, ему и на это будут ниспосланы силы, и Анне тоже — столько, сколько требуется, чтобы она смогла пережить. Он непонятным образом ощущал себя ничтожней самой мелкой рыбешки и крепче самой могучей горы. Но он не был самонадеян. Самонадеянность — это средство защиты, она расцвела в нем в период разрыва с Мириам. Но разве он не понимал уже тогда, одержимый Мириам несчастный бедняк, что он обязательно встретит другую, которую сможет любить и которая всегда будет любить его? И какое ему нужно еще доказательство, что так оно и есть, чем то, что все эти три недели на море они с Анной были близки, как никогда, и их жизни слились в единой гармонии?