Читать интересную книгу Том 4. Солнце ездит на оленях - Алексей Кожевников

Если бы кто увидел в этот момент Ксандру, которая с веселой песенкой то подбрасывала в костер сучья, то резала хлеб, то открывала слабым перочинным ножом консервы, ни за что не подумал бы, что она заблудилась и к ней подбирается смерть. И сама Ксандра не догадывалась, что ждет ее: была уверена, что скоро придет хозяин стада.

До глубокой ночи поджидала она хоть кого-нибудь, несчетное число раз выходила из шалаша, вглядывалась, вслушивалась в синевато-мутный сумрак и не дождалась: никто не пришел. Упряжных оленей привязала к березке, подложила в костер сучьев и легла рядом с лайкой, крепко обняв ее. Лайка и грела немножко, и главное, с ней было не так одиноко. Вспомнила, что, если Колян ложился так, рядом с лайками, она поднимала скандал: некультурно, вредно.

Прошел и другой, и третий день, а хозяин не являлся. У Ксандры кончились продукты. Она попыталась еще раз вырваться из бездорожной, однообразно снежной тюрьмы, но олени снова сделали круг и вернулись на прежнее место. Она попробовала забрать с собой важенок, и тоже ничего не вышло: важенки разбредались в стороны и продолжали пастись, а сгрудить их и гнать у Ксандры уже не было силы.

Как пожалела она, что олень — бездомное животное, не нуждается ни в готовом корме, ни в тепле! Лошадь давно бы привезла ее домой. И все-таки, в надежде на чудесный случай, самого опытного оленя Лебедя освободила от упряжки и сказала, чтобы бежал домой. Олень не понял ее: перебежав к вольно пасущимся, занялся пастьбой.

Затем Ксандра обрезала у санок все, что можно, чтобы не испортить их окончательно, навозила сучьев сколько могла и, подбрасывая в огонь, стала думать, как достать пищи. Ни ружья у нее, ни сетки, ни удочки. Были тяжелый топор да маленький перочинный нож.

В минувшую ночь пламя угасло. Ксандра попыталась еще поскоблить санки, но ослабевшие пальцы не могли вонзить нож: он скользил по гладкому дереву, ничего не захватывая. В очаге дотлевали тоненькие угли, и шипел не способный воспламениться наводонелый валежник. Было похоже, что хилая бабушка шамкает страшную сказку.

Прислонившись спиной к березке, Ксандра глядела на нож, мутно мерцавший на плоском камне около валежника, раскрытый нож. К ней упрямо ластилась пушистая, сытая лайка, привыкшая к тому, что эта хозяйка любила играть с ней, а поиграв, давала что-нибудь вкусное. Не желая и почти не сознавая этого, по какой-то чужой воле Ксандра взяла нож, взяла за шиворот лайку. Пушистая, сытая, счастливая, глупая юлила, крутилась мячиком, лезла под шубу. И Ксандра отбросила нож, потом достала тлеющую валежинку с красным концом и сунула лайке в нос, чтобы прогнать ее. Лайка с визгом убежала из шалаша на волю.

Ксандра подняла нож, расплела свою косу и отпилила от нее длинную прядку. Потом она долго-долго плела из волос тонкие жгутики; ослабевшие, неловкие пальцы путались в мягких волосах. Все-таки сплела. Опираясь на камни, дошла до ближайшего кустарника, опустилась на колени и привязала волосяные жгутики к кустам. И, так же опираясь на камни, вернулась к шалашу. Перед тем как нырнуть в него, оглядела небо, землю, близи и дали.

Было ясно, лунно, звездно, холодно. И ужасно тоскливо.

Через несколько часов после отъезда Ксандры родители начали беспокоиться: не заплуталась ли? К вечеру были уже вполне уверены: заблудилась. Ночь всю не спали. Сергей Петрович молчал, а Катерина Павловна осыпала его упреками. Он распустил, избаловал девчонку своими поблажками. Из-за него выросла непослушная, дерзкая, шальная. Девичье ли дело гонять по тундре на оленях. И в этом виноват он, отец. Другой бы, настоящий, строгий, цыкнул да топнул — и кончились бы все лопарские затеи.

Но постепенно резкие слова заменялись другими, и к утру мать переделала Ксандру из шальной, дерзкой, холодной в мягкую, ласковую, сердобольную, послушную, лучше нет на всем свете.

Когда рассвело, Луговы кинулись по поселку бить тревогу, поднимать людей на поиски пропавшей. Вскоре три оленьи упряжки умчались в разные стороны, затем — еще две.

Проходил день за днем. Уехавшие на поиски возвращались пустыми и уезжали снова.

25

Все это время Колян кружил по тундре с имальщиками. Они расходились с привала рано утром и возвращались поздно вечером. В каждом круге было верст тридцать — сорок. После такой прогулки по мокрому снегу, по зыбкому мху, по неровному каменью имальщики валились в постель как подкошенные. Днем, иногда, Колян вспоминал Ксандру, думал, что надо поскорей отвезти ее в Хибины, а ночью, говоря по правде, ни эта забота, никакое сновидение или предчувствие ни разу не потревожили его сон. Оленьи стада валили с севера на юг, и всякий день тоже на юг переносили свою стоянку имальщики. Бόльшую часть оленей они уже собрали.

Колян только что вернулся с «круженья». У него выдался денек сразу и счастливый и тяжелый. Собаки то и дело поднимали лай, кидались в сторону, сильно раздвигая и удлиняя Коляну круг, но в награду за усталость нашли всех недостающих важенок. В самый последний, час, уже на обратном пути, невдалеке от привала, лайки снова почуяли оленей. Колян решил, что на этот день ему вполне довольно ходьбы, и крикнул собакам, чтобы возвращались. Оленей же он поймает утром, за одну ночь далеко не уйдут.

Лайки не послушались и скрылись среди камней, которые стояли, как попы в черных рясах и белых шапках. Эта картина получилась оттого, что снег с боков у камней сполз в теплые дни, а на макушках не успел дотаять.

Лайки не послушались хозяина — редкий случай. Обычно лопарская лайка — само послушание, сама предупредительность и готовность служить. Колян высказал свое удивление Максиму.

— Надо ехать, — решил старик.

Быстро запрягли свежих быков и выехали.

— Ты слушай! — сказал Максим Коляну и горестно помотал головой. — Я… того… — В голове все еще «шумел Туломский падун».

Собаки лаяли среди камней-попов, и, судя по голосам, уже не две — Черная Кисточка и Пятнаш, а три; свои наступали, а чужая обороняла что-то. У собак на все особый лай.

— Там — человек, — сказал уверенно Максим и стал готовить ружье. При встрече с незнакомым человеком в такой поздний час оно может пригодиться.

Когда въехали в камни, справа засияло под лунным светом озерко, еще не замерзшее и не запорошенное снегом. На берегу сгрудились олени, настороженно подняв рогатые головы. Их, должно быть, беспокоил собачий лай, который раздавался неподалеку.

Колян повернул было к оленям, но Максим поправил его:

— К собакам! Там человек.

Было ясно, лунно, звездно и хорошо видно кругом. Собаки гамели у темного камня. Рядом с ним стояли распряженные санки. Почуяв своих хозяев, Черная Кисточка и Пятнаш умолкли, бросились им навстречу. Чужой пес не погнался за противниками, но лаять от камня продолжал.

Легкий, быстрый Колян подбежал к нему первым, ногой отпихнул его и юркнул в расщелину между двух камней, прикрытую сверху оленьей шкурой. За ним, кряхтя, влез Максим.

У потухшего, запепеленного костра, с тонкими огарками валежника, скрючившись лежала Ксандра. Не то спала, не то уже умерла. Максим, тихонько тронув Коляна локтем, приложил к своим волосатым губам палец: тише; потом встал на коленки и потрогал ладонью полуприкрытый лоб девушки.

— Жива, — больше взглядом, чем голосом, сказал он Коляну.

Тут Ксандра, бывшая на той грани, где жизнь и смерть тесно перепутались, и не поймешь, чего из них больше в человеке, почувствовала касание теплой ладони и полубессознательно улыбнулась. Эта мгновенная улыбка скорее была судорогой.

Осторожно подсунув руки, Максим обнял ее за плечи, Колян за ноги. Потом приподняли, вынесли из шалаша, положили на санки. Поворачивая упряжку, Колян наступил на что-то круглое, но не твердое, как валуны, а податливое, вроде болотной кочки. Оказалась полузамерзшая куропатка, которая попала ногой в одну из волосяных петель, расставленных Ксандрой. Колян отвязал петлю и сунул Ксандре в карман шубы, а куропатку, которая не сумела попасться вовремя, сердито зашвырнул в кустарник.

Ксандру привезли на привал, положили на мягкую постель из нескольких шкур, развели большой, жаркий огонь. Она лежала неподвижно, не делая попыток заговорить, но по глазам, которые светились разумно и двигались, было ясно, что все видит, слышит и понимает.

Максим налил в ложку чая и поднес ей: хочешь? Она ответила засверкавшими глазами: хочу, хочу, и, выпив, попросила еще, тоже глазами. После чая сказала первое слово: есть. Максим отрезал длинный ломтик полусваренной оленины, какую едят лопари, и потом сделал, как с маленькими: придерживал мясной ломтик за один конец, а другой Ксандра сосала. Даже этот ничтожный труд был для нее тяжел, она скоро устала и заснула.

— Как попала она в тундру? — подумал вслух Максим.

— Приехала. Санки-то видел? — отозвался Колян и рассказал, что оставил Ксандре, подарил до осени, тройку оленей и санки; что она научилась ездить сама, одна.