Читать интересную книгу Брачные узы - Давид Фогель

Подобные мысли всегда возникали у него, развеивая тревогу. Особенно если Tea случайно оказывалась в это время дома, как живое опровержение всех подозрений и наветов…

«Стоит ли тратить время на столь вздорные мыслишки? — радостно подумал Гордвайль. — Все это поистине неважно. И особенно теперь, теперь, когда…»

С истым удовольствием он затянулся трубкой. Теплый дым дешевого табака, от которого щипало кончик языка и обильно шла слюна, казался ему в высшей степени изысканным. Стремясь не упустить наслаждение, порой он даже прикладывал мундштук к ноздрям и втягивал в себя острый, горький, тепловатый запах старой никотиновой смеси, словно то было благовоние с успокаивающим действием.

Если уж разобраться досконально, текли его мысли дальше, ему не на что жаловаться. Напротив, у него есть немало оснований быть довольным своей участью… Больше того, что есть, он ведь никогда и не желал. Даже творческая его работа — и та удавалась ему в последние недели. Можно сказать, что на него снизошло благословение Господне. Конечно, до подлинного совершенства ему еще очень и очень далеко. Это ясно. И все же, он надеется, что нашел наконец верную дорогу. Ведь главное, в конце концов, — это суметь выразить себя, свой мир, все, что вокруг, наиболее просто и незамысловато, напрямую, без иносказаний. Он чувствует, он воочию видит, что приближается к этой цели семимильными шагами, — чего же еще? Ну а нынче ведь праздник! Вторая половина дня свободна сегодня, и еще целый день завтра, и целый день послезавтра!

— Пора готовить ужин, кролик! — сказала Tea.

Гордвайль посмотрел на часы:

— Еще рано, только семь! Может, подождем еще часок? Конечно, — тут же передумал он, — если ты голодна, я сейчас же приготовлю.

Tea уткнулась в книгу и не ответила. Гордвайль встал, подошел к окну и, раздвинув занавески, выглянул на улицу. Снег сыпал по-прежнему густыми хлопьями, облекая весь мир в пуховую тишину. Внизу, в маленьком переулке, не было ни души. Только снег все летел и таинственно и мягко ложился на землю. В Гордвайле проснулось вдруг отчаянное желание, дремавшее в его душе с самого детства, — зарыться в мягкий, глубокий снег и долго валяться там. Тут же всплыла картина: он погружается всем своим маленьким тельцем в волну перин, наваленных на какой-то кровати. Картина эта не была воспоминанием о реальном событии, она дрожала перед его внутренним взором один лишь краткий миг и тут же уступила место другому видению. Перед Гордвайлем расстилалась бескрайняя степь, покрытая глубоким снегом, и на снег бесшумно и мягко падает тяжелый мешок, полный зерна, или муки, или соли. И вот уже не один мешок, но много-много, бесчисленное множество мешков сыплется с высоты и тонет в снегу. Видение это почему-то доставило Гордвайлю особое удовольствие, и на губах его появилась улыбка. Из гостиницы напротив вышли в этот момент двое мужчин и повернули к расположенному неподалеку вокзалу. Шли торопливо, и Гордвайль представил, что они, верно, спешат на поезд и спустя полчаса или час сойдут в какой-нибудь заснеженной, застывшей деревне, зайдут в дом, где их уже ждут домочадцы, жены и дети, и стоит украшенная рождественская елка, и аппетитные запахи доносятся из кухни, и лениво прохаживается по комнате кот. Гордвайль ощутил, как все его существо наполняется приятным теплом. Он повернулся и, подойдя к жене, остановился подле нее, положив правую руку на спинку стула. Tea подняла на него взыскательный взгляд.

— Знаешь, — сказал он, — я думаю, что кот — это вовсе неплохо… Если уж не собака, то хотя бы кот… Комната не будет казаться такой пустой…

Tea громко расхохоталась.

— Сдается мне, ты уже уподобляешься старой деве!

— Нет, — неуверенно буркнул Гордвайль. — Я просто подумал… особенно после… дети любят домашних животных…

— Какие дети?

— Ну-у, будет тебе… Потом… когда ребенок…

— Нет никакого ребенка! — решительно оборвала его Tea. — Еще ничего неизвестно!..

С тех пор как Tea познакомилась с Гордвайлем, в ней все больше проявлялась постоянная страсть издеваться над ним и обижать его, делать ему больно всеми доступными способами. Страсть эта не только не шла на убыль с течением времени, но наоборот, чем дольше они жили вместе, она все усиливалась и усиливалась. Его вечное смирение и покорность судьбе еще больше распаляли Тею. Она презирала его за готовность сносить все безропотно и выдумывала для него новые и новые мучения. Отчего он не разразится криками и ругательствами, не выйдет из себя, не спустит ее с лестницы, не разведется с ней, наконец? Тогда бы она, быть может, почувствовала в сердце хоть что-то похожее на любовь к нему, если, конечно, по природе своей вообще способна к этому чувству. Впрочем, в каком-то смысле она и теперь была к нему привязана. Он был ей зачем-то нужен, и представить свою жизнь без него она не могла. Но Гордвайль принимал все без единого упрека, и это просто выводило ее из себя. Она ни на минуту не заблуждалась в его отношении, не допуская и мысли, что он от природы рохля. Знала наверное, что это не так. Но откуда это терпение к ее выходкам, откуда? Она даже чуть-чуть обижалась на него, быть может, сама того не сознавая… И отлично знала, что он все чувствует, что легкий укол воспринимается им как оскорбление и его молчание объясняется не забитостью или отупением. С женской проницательностью, каким-то шестым чувством она очень скоро распознала все его больные места и разила без промаха, но Гордвайль лишь склонял голову и отмалчивался.

— Ты не такая дурная, — сказал Гордвайль, глядя ей в глаза, — я знаю, ты вовсе не такая дурная… И ребенка ты будешь любить как я, даже больше, я знаю…

— Да что ты знаешь! А ребенок… — еще посмотрим! Если захочу! А не захочу, так и избавлюсь от него! И тебя это никак не касается! Сколько раз я тебе уже говорила!

Но Гордвайль был уверен в том, что ребенок будет. Если, конечно, не приключится какой-нибудь непредвиденной беды, ребенок будет. И все Теины угрозы не могли омрачить его настроение, в его душе жила надежда на лучшее.

— Как ты думаешь, — перевел он разговор в другое русло, — у меня еще есть время побриться? Или отложить на завтра? Если ты голодна и хочешь поесть прямо сейчас, то конечно…

Он провел пальцами снизу вверх по щетине на подбородке, не бритой уже два дня, вслушиваясь в легкий шорох, какой бывает, когда проводишь щеткой по платью.

Тее хотелось еще почитать, и она разрешила ему побриться.

— Если так, мне нужен свет. Ничего не видно.

— Так чего ты от меня хочешь?

— Я имел в виду, — осторожно выговорил Гордвайль, — чтобы ты пересела сюда, на диван, а лампу поставим на стол, и тогда нам обоим будет светло.

— Ну уж нет! Передвинь стол, вот тебе и будет светло. А лампа останется здесь!

Что ж, ничего не оставалось, и Гордвайль вдвинул стол по длине между кроватью и диваном и расположился у дальнего его конца, рядом с дверью. Он плохо различал свое лицо в маленьком зеркале, которое поставил перед собой, поскольку свет падал на него издалека, и в конце концов устал то и дело смотреть в зеркало. Он давно уже привык скоблить подбородок на ощупь. Как всегда, выскабливание лица бритвой доставило ему странное, необъяснимое удовольствие, и он посвятил этому занятию больше времени, чем было нужно.

— Что это, кролик, ты сегодня возишься с этим так долго? — не поднимая головы, спросила его жена с легким укором.

— Сейчас, — сказал Гордвайль. — Сию минуту кончу.

Затем он вернул стол на место, умылся и занялся ужином. Открыл коробку сардин и выложил их на блюдо, потом они сварили рис, Tea сама занималась его приготовлением. Затем сели есть. Tea ела нехотя, пока не вспомнила, что у них есть коньяк.

— А где коньяк? Ты что же, прячешь его от меня, глупец?!

Гордвайль неохотно поднялся с места, достал и протянул ей бутылку.

— Вовсе я не прячу… — пробормотал он. — Просто забыл…

Он плеснул себе тоже.

Tea вдруг спросила:

— Что-то давно уже не видно Перчика. В кафе не появляется. Ты не знаешь, что с ним?

— Знаю. А зачем тебе Перчик?

— Так. Его совсем не видно. Я слышала какую-то длинную историю. А Ульрих сказал, что тебе все известно досконально.

— Ничего интересного. Сын Врубичека переломал ему кости, и теперь он валяется в постели. А я ведь предупреждал его, подлеца. Я его загодя предостерег, но он не послушался. Вот и поплатился теперь.

— Славное дело! — рассмеялась Tea. — Видно, он его отделал как следует. А жена? Чья она жена?

— Младшего Врубичека. Они помирились.

— А ты, конечно, повсюду должен сунуть нос, а, кролик?

— Я не сую нос! Я его предупреждал для его же пользы. Да и Йоханн просил меня поговорить с ним. Он только радоваться должен, что так легко отделался. Могло быть гораздо хуже.

— Ты думаешь, он вчинит иск?