немцам сапоги. Дрейшерис перегородил дорогу, которая с давних времен проходит через деревню, и не дает никому по ней ездить и ходить. Он говорит, что по своей земле он один имеет право ходить и ездить. Людям приходится делать большой объезд, они проклинают оккупанта. Дрейшерис доносит на крестьян в жандармерию, он выдает, кто прячет от оккупантов зерно и скот.
От отца не отстает и его сынок Густас. Он настоящий шпик у жандармов. Слоняется по деревне и собирает слухи. Особенно следит он за усадьбами «Ванагас» и «Ажуолас». Вообще этот юный фашист задирает нос и всех презирает.
Пигалица в своем доме поселил родственников, а сам убрался в город. Он работает на немцев. На днях он вместе с другими конвойными пригнал к реке целую толпу из гетто. Они начали делать насыпь. Конвойные заключенных зверски избивают. Пигалица носит дубинку. Ею он приканчивает обессилевших от голода людей».
— Складно у тебя выходит, — говорит Вацис.
— А что, плохо?
— У меня бы так не получилось.
— Пустяки, — я пренебрежительно машу рукой.
Наши листовки высыхают. Буквы, дневник, бумагу, чернила и кисточку мы кладем в коробку и прячем под камнем в углу. Внимательно осматриваем наш подвал. Нельзя оставить ни оброненной спички, ни обрывка бумаги, ни вообще какого-нибудь следа. Даже накапавший стеарин мы соскабливаем с досок и кладем в карман. Гасим свечи и тоже прячем их под камень. Берем наши листовки и выходим наружу.
Ночь все такая же таинственная, полная теней.
— Смотри, как четко видна Большая Медведица, — говорит Вацис и, запрокинув голову, глядит в небо.
— Да перестань ты думать о чем не надо, — готовься к диверсии.
Мне нравится слово «диверсия». Откуда я его узнал, не помню. Смысл его, однако, я понял. Это значит — вредить врагу, бить его, уничтожать — вот какое это замечательное слово.
Через полчаса мы уже возле того самого места, где Дрейшерис перекрыл дорогу. Предатель глубоко вогнал в землю колья, обмотал их колючей проволокой. Однако колья мы ухитряемся выдернуть, вместе с колючей проволокой оттаскиваем их к реке и там топим. Потом бесшумно, точно тени, подкрадываемся к дому Дрейшериса. Даже собака не почуяла, что мы тут. К воротам прикрепляем листовку «Смерть фашисту Дрейшерису!». Вторую оставляем для Пигалицы.
Выполнив боевое задание, довольные, мы возвращаемся к Вацису. Неподалеку от гумна садимся отдохнуть. Над головой раздается тяжелый гул. На запад летят самолеты.
— Наши, — говорю я Вацису.
— Подарочек Гитлеру несут.
Самолеты летят высоко, без огней. Гул удаляется.
— Вацис, я тебе не говорил. Мой отец партизан.
— Правда?
— Как-нибудь ночью придет. Я жду…
Вдруг со стороны города доносится пулеметная очередь. Пулеметы надсаживаются, точно стая голодных волков. На мгновение затихают и снова принимаются строчить. Становится жутко. Значит, правду говорят люди, будто по ночам евреев из гетто расстреливают. Перед самым рассветом. Когда все спят.
Мы встаем и бежим к сеновалу. Пулеметы не умолкают. А ночь такая ясная, прозрачная, далеко слышно. Да только лучше бы не слышать…
С самого утра мы с Вацисом собираемся на рыбалку. Сегодня лучше дома не сидеть. Вацис берет с собой краюшку хлеба, кусок сала. На реке пробудем целый день. Еда пригодится. Мне мама тоже дает с собой поесть. Мы берем сеть-волокушу, веревки и бежим к реке. С утра задувает несильный западный ветер. Я ставлю паруса. Пробую. Все в порядке, ветер лодку гонит. Вскоре берег удаляется. Я сижу на корме у руля, а Вацис придерживает парус. Вода плещет за кормой. Из-за туч выглядывает солнце. Ясное, чистое. Такое веселое. Теперь мы с Вацисом можем поговорить свободно. Никто не подслушает.
— Наш отряд должен расти. Кого ты предлагаешь принять? — спрашиваю я.
Вацис, как обычно, не торопится с ответом. И правда, сразу трудно подобрать новых членов для отряда. Деревня наша невелика. Пионеров только нас двое. Остальные ребята или слишком малы или уже почти взрослые.
— Надо связаться с другими деревнями, — предлагает Вацис.
— Согласен. По-моему, подошел бы Стасис из Пипляй. Как-то я ему верю. Похож на настоящего человека.
— И правда, — соглашается Вацис.
— Ладно. Я к нему схожу.
Лодка круто идет против течения. Деревня остается позади. Я вспоминаю нашу ночную вылазку и задумываюсь. По лицу моего друга видно, что и он думает об этом же. Интересно, что сейчас творится в усадьбе Дрейшериса? Заметили или нет, что забор исчез? Густас, должно быть, поскакал в городок доносить жандармам. Ищи ветра в поле! А Пигалице и не снится, что у него дома делается. Ничего, вернется в воскресенье домой, найдет привет.
Мы доплываем до того места, где евреи из гетто строят насыпь. В ушах у меня еще звучат ночные пулеметные очереди. После каждой ночи к насыпи сгоняют все меньше народу. Рабочая бригада тает с каждым днем…
Мы закидываем сеть. Когда вытаскиваем ее на берег, обнаруживаем там килограммовую щуку, широкого, точно крышка от котла, леща, нескольких окуней.
— Начало хорошее, — говорю я Вацису.
Внезапно за спиной у меня раздается покашливание. Я оборачиваюсь. Из кустов на нас глядит человек. Высокий, тощий, заросший. Человек пальцем указывает на рыбу. Я догадываюсь. Хватаю леща и протягиваю ему. Вацис отдает свой хлеб и сало.
— Спасибо вам, — низко склонив голову, шепчет человек. Он поворачивается, чтобы уходить. В тот же миг на него, злобно рыча, кидается огромная собака. Человек отскакивает в сторону. Собака настигает его и впивается зубами в спину. Человек не сопротивляется. Он только поднимает высоко над головой рыбу и хлеб с салом.
— Весло неси! — кричит мне Вацис.
Мы бежим с веслами к собаке.
— Ни с места, паршивцы!