Читать интересную книгу Алчность: развлекательный роман - Эльфрида Елинек

Всегда есть смысл над чем-нибудь поработать, и шахта имела смысл — навеки по частям перекидать гору вниз, в секунды, если понадобится, и даже не где-нибудь за горами, а здесь, под горой, творится такое, что для неё, горы, наверное, а для нас уж точно плохо. Поскольку гора может внутри себя за короткое время стать почти жидкой, вот именно, в глубине, где и без того воды всегда хватало. Теперь это будет ещё и грязь, внутри, а потом, будьте осторожны, она прорвётся наружу. И хотя она прорвётся в соседнюю шахту, в которой уже не ведутся разработки, если она не завалена как следует, она особенно подвержена прорывам. Кто, собственно, когда-нибудь проверял на прочность эти передвижные материалы? Никто? Ну, тогда, естественно, нам понадобится жандарм, и мы позвоним ему, чтобы выяснить это, но не сегодня и не этому жандарму, который сегодня не на дежурстве. Но когда-то, когда-нибудь, и он тоже попытается выяснить, правда ли был применён слишком слабый бетон или нет. Ему для этого, как и нам, потребуются специалисты. Добровольно ему этого никто не скажет. Если бы шахта была законсервирована как следует, прорыв, может, и произошёл бы, но не такой катастрофический, когда люди полезли в могилу живьём, а оттуда их даже мёртвыми не достали. Так они и покоятся там. Десятеро. Нет, больше вы ничего не извлечёте, даже напротив, вы ещё и в долгу перед природой и должны платить. Итак: что интересует жандарма в женщинах, тоже находится скорее ниже опоясывающей линии, которую иные пугливые и глазами не смеют переступить. Жандарм, после того как перепроверил солнечную сторону кредита, всегда смотрит только туда, в местность, о которой он уже много раз собирал данные, чтобы ориентироваться в ней, оказавшись там снова. В хорошую погоду она красивее всего, эта местность, тогда хотя бы видно, не машут ли тебе в объектив скелеты. Многие из них, ещё вполне пригодные для использования в жизни, были втрамбованы в землю, как в маслобойку, и потом перемолоты магмой ли, земной ли корой, пока действительно не превратились в масло. Не спускайтесь в эту гибельную шахту, лучше идите в гору, как Курт Яниш, хоть это и трудно! Он испытывает экономическое давление. Он должен прийти к успеху. Он должен. И если не рассчитается с долгом, то будет арестован и объявлен банкротом. Вот у нас шахта, а вот ширинка господина Яниша, они стоят друг против друга, как два ресторана с террасами на берегу озера, конкурируя в борьбе за посетителей. Что ты мне принёс? Ты у меня получишь! С меньшим числом людей эта шахта должна добиться таких же достижений, как с большим. Она должна беспрерывно повышать выработку. Что теперь должен делать Курт Яниш? В нужное время быть в нужном месте, дать оценить свои аргументы по достоинству и оценить дома и квартиры одиноких женщин.

Прокуратура Леобена только того и ждёт, что кто — то заблудится в её закоулках. Если гора не идёт к пророку, то явится её пророк собственности, Курт Яниш, к нам в тесный дом, и тогда он, наконец, будет наш, а больше места у нас нет. Либо нам придётся идти за ним. Ходят слухи, эти маленькие вольности неимущих, но ничего конкретного не слышно. А пока добро пожаловать в штольню «Барбара», где уже нечего спасать.

На горном ветру не приходит забвение. На бегу хорошо думается, до того момента, когда думать больше не о чем и просто бежишь, как машина, как политик, который хочет немного обтесать себя бегом и потом дать увековечить себя в камне или хотя бы сфотографироваться. Наконец-то. Оказался выносливее прочих, потому что здоровее всех. Тем временем в голову залетело несколько нескромных мыслей, да, но к залёту они не имеют никакого отношения. Таким мыслям лучше не доверяться. Цвета спортивного костюма Яниша подсмотрены у профессиональных спортсменов, на которых смотрят миллионы: что там стоит на их костюмах и правильно ли стоит. Чтобы и собственную телегу жизни загрузить тем же самым (как будто она ещё недостаточно загружена!), только цвета местами не хотят гармонировать с природой. Они же были выбраны ради изматывающих дальних пробежек, эти цвета, чтобы спортсмена потом, если он замёрзнет, можно было найти и похоронить по-людски. Он должен хорошо выделяться на белизне снега благодаря своей одежде. Горным спасателям легче заметить его на отвесной стене, к которой он будет лепиться, как раздавленная муха, и если у него окажется при себе мобильник, а в этом мобильнике ещё немножко тока, то с вами уже ничего не случится, пока к вам домой не придут счета — от горноспасателей за легкомыслие и самоуправство и от телефонной компании за разговоры. Вот тогда вы во всём раскаетесь. Но уже ничего не поделаешь. Человек в своём восхождении то и дело попадает в опасность, и его оттуда приходится извлекать, чтобы все знали: он снова здесь. И у него всё в порядке. В спорте ведь люди сами по себе должны быть на такой высоте, что высота гор им уже ничего не прибавит. А можно это восхождение спокойно просимулировать в личной фитнес-студии. Эти ступни, созданные для ходьбы, бега и езды на машине, бегут теперь по тренажёрной дорожке, обслуживать которую должен человек — вместо того чтобы она его обслуживала, избавляя от тяжёлой работы. А номер третий, любимая машина — она уже сама по себе сильна как пятьдесят тренажёров, но, к сожалению, должна оставаться снаружи. В неё можно лишь сесть, когда надо. Жандарм ищет, я думаю, одиночества не только для того, чтобы спокойно тренироваться там, а главным образом чтобы встретить кого-нибудь, кто бы польстил ему. Гляди-ка, вот влюблённая женщина, очень красивая, и она уже у него на крючке, как я вижу. Она бредёт за этим человеком, как в бреду, лишь бы гордо водрузиться на его член. Эта женщина снова хочет, чтобы некоторые места её тела были извлечены из одежды и выставлены на холодный горный воздух. Это именно те места, которые пиршественный стол её тела выставляет этому единственному мужчине на пробу. Для чего? Чтобы этот мужчина снова мог выдержать пробу в глазах этой женщины и перед её чувствами. Вот для чего. Ей это наперёд известно. Но и известные места недолго будут оставаться выставленными. Позднее принтер в банке подтвердит печатью, что они больше ничего не стоят. Потому что деньги теперь у жандарма. Все участки тела снова при деле. Зато мы теперь без работы. Жандарм выдал женщине по телефону тайну, он сейчас едет мимо крестьянского двора, ну, ты знаешь, где шлагбаум и где, к сожалению, надо платить за въезд, а потом вверх до последней парковки перед восхождением. Да, и жандарм тоже, хоть у него и есть при себе удостоверение, должен платить за вход, если он не при исполнении, а потом ты поднимешься вверх по красной маркировке, Герти, ну, ты помнишь, как всегда, до скамьи на смотровой площадке, где мы и раньше сиживали. Оттуда ты просто пойдёшь прямо, тропинки дальше нет. Это будет только наша с тобой тропинка, договорились? — туда если кто и может пройти, так разве что егерь, которому всё можно, потом пойдёшь направо, до того места, откуда становится виден крест на вершине Виндберга, ну, ты знаешь, если вообще что-то будет видно, потому что туман опускается рано, но в любом случае там, ты помнишь, я надеюсь, что к моему появлению ты уже снимешь трусы — или вообще их не надевай — и расстегнёшь лифчик. Зачем. Для чего. Мы ни о чём не спрашиваем. Собственно, и жандарм, хоть он и сдал горноспасательный экзамен, не может отступать от маркированных дорожек без разрешения, за исключением крайних случаев, и он не должен подстрекать к этому никого, тем более, кто не имеет опыта и может оступиться и в жизни, и в смерти, но кто будет с ним спорить. Он здесь родился и ориентируется здесь, так в собственных штанах, которые, как уже было упомянуто, сидят на нём в облипочку, не оставляя места для заблуждений. Легче проникнуть в горы, чем в его штаны. Но горы коварны, их нельзя недооценивать! Даже если их знаешь, они делают что хотят, когда хотят. Жандарм не верит в поверье, будто убитые возвращаются и блуждают как потерянные, потому что смерть якобы не любит, когда забегают вперёд её планов. И будто мёртвые блуждают до тех пор, пока их наконец не забудут. Их призраки тем временем терпеливо ждут дома, за гранью земного, пока до них не дойдёт весть, что близится момент полного забвения. Молодые люди (см. Габи), естественно, забываются скорее — совсем немного тех, кто их знал, и у них другие интересы, да они и не успели как следует познакомиться с Габи. Не знают, какая она была. С другой стороны, это, конечно, неслыханно: такая молодая — и уже, быть может, умерла! Её качества даже не успели как следует проявиться, как сырая штукатурка, на которой кто-то мимоходом оставил след своей руки. Священник, если немыслимое окажется правдой, отпоёт эту полную фантазий молодую жизнь, которая теперь в гробовом заточении, — умом не объять, как такое могло произойти, но её подружки со временем уедут или будут заняты своими семьями. Убить в цвету — это точно недопустимо, но в состоянии бутона, может, не так уж страшно, кроме как для родных и близких, ведь никогда не знаешь, во что этот бутон распустится. Ах, Габи, я в отчаянии. В такую погоду, когда столько аварий, когда ночами на дорогах столько лихачей… Сколько раз ты уже могла бы погибнуть, ты ещё долго продержалась. Но теперь, боюсь, час пробил. Может, существует некая опасность и для убийцы? Никто не знает. Боль стискивает мне грудь, но не надолго, ведь груди надо дышать, и люди поскорее высвобождаются, как только находят того, с кем могут состыковаться, снова и снова, пока, наконец, не установится длительное соединение.