– А мне нравится с капюшоном, – заявил Зозуля. – Тхя тоже носит капюшон.
– Тхя опытный, не зацепится. А зацепится, так будете оба ходить с разбитой бровью, командир и его механик – двое из ларца, одинаковы с лица! Ладно, мое дело предупредить. Дай сюда шапку говорящую и включи питание. И антенну свою поставь. И стопор затяни на люке, чучело!
– А кто вчера чуть с брони не улетел? – буркнул Зозуля, исчезая в недрах машины. – Не я же…
– Ну, знаешь!.. – почти всерьез задохнулся от возмущения Олег. – А с чьей легкой руки?!.. Нет, вы только поглядите на эту наглую побитую морду! Думать же надо, что у тебя на броне люди сидят! Тебе же Минотавр говорил: солдат, не гони. А ты ноль внимания, как рванул штурвал на себя – и готово, опьянел от власти над транспортным средством! У-у, зараза, нет на тебя неуставных отношений и дедушки Сабониса…
– А чего Сабонис? – спросил Зозуля, подавая Олегу шлемофон. – У него Минотавр вообще с ногами из люка выскакивал!
– Ему дай волю, он бы Минотавра под гусеницу уложил, – веско сказал Олег, оглядываясь на вход в парк. Вдали появилась массивная фигура командира дивизиона. – Ну вот, накликали! Ладно, всё. Питание не забудь и готовься морально. Сейчас тебе Минотавр покажет, где мраки зимуют. Будет спрашивать, чем я тебя бил, скажи – кувалдой. Тебя ж руками бить бесполезно, дубина стоеросовая.
– Сам такое слово. Закурить лучше дай.
– Хамло беспородное, – лениво сказал Олег. – На, держи свою «Приму» и на буграх не газуй больше. Тебе, может, нравится прыгать, а мне это, сидя на корме, совсем не весело. Я по твоей милости однажды катапультируюсь и обе радиостанции за шнур из машины выдерну. То-то смеху будет!
– Ты, главное, свою гармошку не потеряй, когда падать будешь, – съязвил Зозуля, – а то…
– А то кто-то из нас сейчас будет поражен болезнью Дауна! Дух, ты обнаглел! Скоро, скоро пулеметчик Ганс крутанет тебе пару новых дисков. Тебя потом Вдовин вместо перфокарты в свою ЭВМ вставит – будешь весь в мелкую дырочку.
– А у него ЭВМ не работает.
– А у меня уже от тебя шерсть дыбом встает. Всё, к бою!
– Я тебе сегодня покажу полет на Венеру, – заявил Зозуля голосом экскурсовода.
– Не провоцируй черпака на дедовщину, юноша. Мой люк открыт?
– Угу, даже оба.
– Орел! – сказал Олег. – Могучий серый горный орел, опустивший хвост над бездонной пропастью! – продекламировал он, проворно взбираясь на броню. Сверху машина была покрыта инеем, сапоги неприятно скользили. Олег откинул крышку люка, положил рядом шлемофон, бросил в кормовой отсек противогаз и шапку. Лег на живот, перегнулся через край люка и, вися головой вниз, оглядел свое рабочее место.
Контрольная лампа показывала, что Зозуля про питание не забыл. Олег протянул руку, подключил пульт старшего радиотелефониста и поставил рацию на прогрев. Вытянул наверх шнур с тангентой на конце – эбонитовым параллелепипедом с клавишами приема и передачи. Шнур был нестандартный, Олег еще перед учениями раздобыл десятиметровую бухту, и теперь мог вести передачу из любой точки машины, а главное, из прохода, где стоял отопитель. Гусеничный транспортер командира дивизиона был семи с лишним метров в длину и почти трех в ширину, сквозняки в нем гуляли те еще, и нагревалась машина зимой очень медленно.
По-прежнему вися головой вниз, Олег достал из чехла секции антенны. Выбрался на крышу, состыковал и воткнул трехметровый штырь на место. Впереди такой же развернул Зозуля. Оставалось только наподдать по антенне ладонью, чтобы верхушка пошла выписывать замысловатые фигуры. «Какие же мы еще мальчишки» – подумал Олег и усмехнулся. Он надел шлемофон, подсоединил тангенту и щелкнул клавишей передачи. Станция в ответ тихонько запела. Олег присел на свернутую в рулон маскировочную сеть.
Командир дивизиона все не шел, застрял на входе в парк – зацепился, наверное, языком. Делать пока нечего. Как бы себя развлечь? Можно вызвать огневую позицию. Передать радиограмму о повышении санитарной готовности и пожарной ответственности, чтобы там все на уши встали от изумления. Но на огневой наверняка еще спят, нехорошо их будить. Можно отправить такую же ахинею Сане Вдовину – этот будет просто счастлив вручить ее начальству и поглядеть, как оно отреагирует. Только Вдовин сейчас на марше и ему неудобно записывать текст.
Еще можно достать знаменитую на весь лагерь губную гармошку и сыграть что-нибудь повеселее, но мимо как раз тянутся гуськом соседи – шумно слишком. А можно просто сидеть на броне и радоваться, что встает теплое ласковое солнышко. Еще лучше – откинуться на спину и зарыться носом в мягкий воротник комбинезона. Так и сделаем… И вообще скоро на зимние квартиры, а там можно писать длинные письма, читать вволю, и рассматривать фотографии, и долго-долго размышлять о том, как все было, и как все будет, и учить себя думать отрешенно, без ненужной конкретики. Как будто паришь над миром, высоко в небесах, где только холод и свет, и душу твою захлестывает зима, и ты рад ей, и ты просто наблюдатель, и ты далеко-далеко.
…Господи, научи меня не сомневаться, не искать компромиссов, а просто отрубать – и все. И не надо твердить «бедная девочка». Да, она совершенно потерялась, оставшись одна – а ты?.. Пожалей сначала себя. Но себя ты жалеть не умеешь, а тебе ведь обязательно надо кого-то жалеть – может, из-за этого ты никак не забудешь ее? Не хочешь понять, что она сама оттолкнула бы тебя рано или поздно. Ведь ты не в силах дать ей все, чего она хочет и чего, откровенно говоря, не особенно заслуживает. Подумай еще и об этом. И согласись, что разумнее – отрезать и забыть. Напиши ей какую-нибудь мерзость, что-нибудь очень гадкое, пусть она решит раз и навсегда: ты – ее ошибка. Ошибка молодости. Пусть всплакнет над истраченной на тебя юностью и ушедшим в песок первым сильным чувством, зато потом двинется по предначертанной ей дорожке с чисто коммерческим взглядом на взаимоотношения полов. Найдет солидного мужа, приличествующего ее положению, и уедет к чертовой матери обратно в свой родной Нью-Йорк – дочь разведполка, шпионами рожденная, шпионами воспитанная, шпиону же предназначенная в жены, лицемерная, скрытная и лживая насквозь… Вот как я могу думать о тебе. А могу вообще не думать, и ничего страшного не происходит. Только образуется пустота внутри, щемящая пустота… Где ты сейчас, с кем ты? И почему я тебе не пишу, и от этого уже не больно? Ох, как я хотел сделать тебя счастливой, сделать так, чтобы ты никогда не сомневалась, правильно ли поступила, сказав слова любви этому человеку – который сидит сейчас, небритый и прокуренный, с воспаленными от ветра глазами, на холодном железе… Как все было красиво и как все странно повернулось, сквозь пальцы утекло, потеряв остроту и сладость – чувство, казавшееся вечным. Тебе не стоило привязываться ко мне, милая. Иди с миром, пока я в силах гнать тебя и выдержать это. Пока не помню вкуса твоих губ – помню, что он прекрасен, и только. Не помню запаха твоих волос – помню, кружилась голова, и ничего больше. Не помню, что это такое – когда твоя обнаженная грудь прижимается к моей груди. Пока я не помню. Потому что завтра могу вспомнить вновь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});