— «Углеродистые обручи»?
— Это целый класс материалов, которые необходимы современной технике. В молекулу вы «загоняете» огромное количество энергии, и когда она сгорает, то эта энергия выделяется. Со своими коллегами мы создали такую структуру трехуглеродных циклов, которая оказалась уникальным ракетным топливом, которое использовалось для разгонных блоков. Ведь чем больше энергия любого топлива, тем меньше его требуется в космосе.
— «Разгонные блоки» нужны для вывода на орбиту кораблей, орбитальных станций, спутников… Это я поясняю тем, кто будет нас читать… После запуска первого спутника вы сразу же включились в космические программы?
— В космосе весьма жесткие ограничения по весу, а потому перед химиками и была поставлена задача создания эффективного топлива. За эту работу мы получили Государственную премию… Второе направление — это получение принципиально новых веществ. Как известно, все природные углеводороды — нефть, бензин, керосин — легче воды, они плывут по ней. Оказывается, если молекулу построить специально, то вы можете получить углеводород с плотность 1,2. То есть он будет на 20 процентов тяжелее воды. А это имеет огромное значение для ракет, для военной техники, где необходимо высокоплотное горючее. Это вторая Государственная премия, которую я получил со своими коллегами… Казалось бы, я начал заниматься далекими от практики проблемами, а они повернулись таким неожиданным образом. Впрочем, в науке именно так и случается: подчас находишь там, где другие считают, что там ничего нет. Да и развитие техники, особенно авиации, космоса, специального машиностроения, требует новых материалов и высоких технологий. Появление перспективных материалов определяет реализацию практически любого самого дерзкого проекта, любой научно-технической идеи.
— Даже полета на Марс?
— Насколько мне известно, это уже чисто техническая проблема. Ее реализация зависит только от наличия средств. Кстати, именно новые материалы и новые технологии защиты космических кораблей типа «Шаттл» и «Буран» от аэродинамического нагрева обеспечили саму возможность их полетов. В будущем, несомненно, роль новых материалов будет возрастать. А следовательно, и значение химии и химиков.
— И вновь профессия станет популярной?
— Напомните, когда она была такой, и что вы имеете в виду?
— Как известно, ваши далекие предшественники — алхимики — занимались именно химическими опытами. Они были настолько популярны, что их сжигали на кострах при огромном стечении любопытных… А если серьезно, то чем вы отличаетесь от алхимиков?
— Очень многим. Во-первых, у нас нет задачи получать золото…
— А если бы вам ее поручили?
— Мы не стали бы ее осуществлять, так как прекрасно понимаем, что экономически она весьма невыгодна. Смысла в такой работе нет. К тому же ясно, что есть гораздо более дорогие и ценные продукты, чем золото.
— Но ведь алхимики нашли множество веществ, которые широко используются людьми?!
— Они были экспериментаторами — эмпириками. А в современной химии властвует математика, то есть главным инструментом становится расчеты. Причем они выступают в двух видах. Первый: предсказание будущего результата. И второе: объяснение того, что получено и что наблюдается. Обычно есть у вас несколько структур и несколько вариантов осуществления реакций, и чтобы не блуждать в темноте, как это делали алхимики, вам нужны расчеты. И тогда вы сможете выбрать не только правильный, но и оптимальный путь поиска.
— Все-таки мне хочется немного защитить алхимиков. Почему-то их считают за лжеученых…
— Нет, это не так! У меня в кабинете висят две репродукции. Это замечательные картины. А появились они у меня весьма любопытно… В 1992-м году я провел две очень важные встречи с американскими коллегами. Одну в Москве, а вторую в Америке. Договорились о том, что четыре года Американское химическое общество бесплатно поставляет нам свои журналы. Мы прекратили выделять деньги на подписку, но тем не менее они нам их присылали. Именно в этих журналах публикуется все самое важное и главное, что происходит в химии. Я договаривался, что эти журналы поступают в посольство в США, а оттуда с каждой правительственной делегацией переправляются в Академию наук.
— И вы этим занимались?
— А что оставалось делать?! На подписку журналов денег не было совсем… Стоимость же журналов за четыре года составила много миллионов долларов. Такой подарок нам сделали коллеги из США, и за это мы очень признательны, так как они помогли нашей науке выжить… Плюс к этому в Питтсбурге есть компания, которая выпускает реактивы и лабораторное оборудование. Она на миллион долларов дала нам реактивов. Вы представляете, сколько пришлось затратить усилий, чтобы доставить их в Петербург, освободить от таможенных сборов, привезти в Москву. При нынешней ситуации в России — это «тысяча и одна ночь»! Но когда все уже было позади, я приехал в Питтсбург. Там прекрасно знали об этой эпопее, и к моему приезду приготовили оригинальный сувенир. Мэр города вручил мне диплом, в котором значилось, что теперь в Питтсбурге есть «День доктора Нефедова», а в придачу к диплому подарили мне две репродукции. Хозяева компании собирают художественный музей. В нем все картины связаны с химией и химиками. Самые знаменитые из них относятся к XVI веку, на них изображены лаборатории алхимиков. Репродукции этих картин и висят в моем кабинете…
— Академия наук России переживает очень сложный период. Удалось ли сохранить институты химического профиля?
— Мы не потеряли ни одного института — это факт! Хорошо это или плохо, об этом я сейчас не говорю. Думаю, что «хорошо», так как сегодня вновь создать институт, даже слабый, практически невозможно, а потому нужно хранить то, что есть. Все-таки надеждами на будущее мы еще живем… Таких институтов около сорока, в них работает приблизительно 10–12 процентов от общей численности научных сотрудников Академии, а их около шестидесяти тысяч.
— Можно ли сравнить наши институты с зарубежными? Отстаем ли мы от мирового уровня?
— Надо сравнивать не только зарплаты, но и количество затрат на одного сотрудника. По статистике расходы на одного научного сотрудника составляют 130 тысяч рублей в год, то есть четыре тысячи долларов. С моей точки зрения, эти цифры завышены. На Президиуме РАН звучала более реальная цифра — около двух тысяч долларов тратится в год на исследователя. Что вы можете приобрести на эти деньги?! В бюджете Академии основные расходы на зарплату и налоги, это половина всех денег. А потом еще и коммунальные услуги и так далее. На научную деятельность, ради чего и существует Академия, мы денег от государства практически не получаем, вот и приходится добиваться грантов, заключать контракты и договора.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});