чизу, плыс»? Или уйти и больше никогда сюда не возвращаться?
Большинство же просто плывет вниз по этой зловонной реке, легко, без борьбы отдавшись на волю ее мутных волн или даже охотно бросившись туда с головой буквально с первых секунд пребывания на земле «свободы и демократии». Отказавшись от Родины, так ли уж трудно отказаться от ее языка? Воистину, снявши голову, по волосам не плачут. К тому же пресловутый путь наименьшего сопротивления столь обволакивающе приятен и удобен, и есть столько «веских причин», чтобы, расслабившись, скользить по нему все ниже и ниже…
Подумайте теперь, мой призадумавшийся собеседник, о том, что если теряется даже родной язык, то в какой мере этому подвержен язык неродной, приобретенный, иностранный. Язык, который вы изучаете, уже будучи взрослым человеком.
Когда-то давно я слышал сравнение иностранного языка – владения иностранным языком – с эскалатором, идущим вниз: вы, чтобы даже только удержаться на одном месте, должны постоянно идти вверх. Я до сих пор думаю, что сравнение это было весьма удачным. Без усилий по его поддержанию иностранный язык чрезвычайно быстро переходит в нерабочее состояние.
Впрочем, чрезмерно пугаться не надо, поскольку полностью ваш иностранный язык от вас не уйдет: он всего лишь свернется калачиком и будет тихонько посапывать в укромном уголке вашего мозга, и его достаточно просто будет «вернуть к жизни», активизировать. Да ведь вы не очень-то и испугались, мой хладнокровный и готовый к борьбе собеседник, не правда ли? Вот и прекрасно! Как говаривал один мой знакомый олигарх, прыгая после парилки нагишом в свой отделанный голубым новозеландским мрамором бассейн олимпийского размера, до краев наполненный пузырящимся нарзаном: «Море любит смелых!»…
Интересен пример потери своего языка немцами Поволжья. Их немецкий язык остановился в своем развитии – или пошел в несколько другом направлении – и, лишенный корней в родной почве, омертвел. Я помню, как удивлялся один школьный учитель немецкого языка, рассказывая о том, что он подошел к группе немцев на Красной площади и попытался с ними заговорить. Его поволжский немецкий совершенно не поняли. Впрочем, непонимание было взаимным – мой знакомый немцев тоже не понимал…
Забавную историю рассказал мне недавно один мой старинный знакомец по «Английскому клубу». В составе какой-то делегации он был в Англии, и к ним на улице подошла молодая симпатичная женщина, услышавшая их русскую речь и тут же заговорившая с ними по-русски. Но говорила она с сильнейшим английским акцентом, делала множество грамматических ошибок и не к месту употребляла самые обыденные русские слова.
Когда русскоговорящая леди ушла, члены делегации обменялись по этому поводу мнениями и единодушно пришли к выводу, что это просто прекрасно – дочь эмигрантов, никогда, очевидно, не бывавшая в России, не забывает тем не менее язык своих отцов и дедов! Ей трудно, но она старается! Молодец англичанка!
Так случилось, что на следующий день эта дама снова подошла к ним. Они опять разговорились, и кто-то совершенно случайно и без какой бы то ни было задней мысли спросил эту милую англичанку, бывала ли она в России – родине своих предков. Она как-то странно взглянула на спросившего и ответила, что родилась и прожила всю свою жизнь в России и приехала в Англию семь лет назад…
На меня – как и на весь приход, я подозреваю – «глубочайшее впечатление» производят проповеди одного священника на русском – по его мнению! – языке. Его родители были белоэмигрантами, и он родился и вырос в Париже. Этот человек настаивает, что он русский, и даже казак. Соглашусь с тем, что слова, которые он говорит, вполне понятны для меня, если их взять отдельно, но что он при этом пытается сказать, общий смысл его проповеди становится в какой-то мере понятным только после того, как я прилагаю значительные усилия по внутреннему переводу беспорядочно нагроможденных им как бы русских слов на связный русский язык. Его речи всегда сопровождаются гробовой тишиной – все, очевидно, заняты таким же напряженным умственным переводом с «русского» языка, на котором говорит проповедник, на более привычный и понятный для них русский.
Как-то раз у меня состоялся с этим «казаком из Парижу» весьма забавный разговор. Один наш общий знакомый художник попросил передать для этого священника пригласительные билеты на открытие своей первой персональной выставки. Он считал, что присутствие обладающего очень внушительной бородой святого отца придаст выставке особый колорит и даже определенную святость. После службы и очередной «увлекательной» проповеди я подошел к батюшке с билетами и передал их ему. Между нами последовал следующий разговор:
– Как долго?
– Открытие будет в семь. Все мероприятие займет часов пять-шесть, но вы можете побыть там час-два или сколько хотите. Даже десять минут, если торопитесь…
– Я вас спрашиваю, как долго?
– До места ехать примерно час, но вы, насколько я знаю, в зале уже бывали и знаете, где…
– Я еще раз вас спрашиваю: как долго?!
– Эээ… извините, Владыка, но я чрезвычайно – просто-таки безумно! – тороплюсь. Я очень хотел бы с вами поговорить, но совершенно нет времени. Билеты я вам передал. Телефон у вас есть. Если у вас будут какие-то вопросы, звоните – виновник торжества вам сам все расскажет – он, в отличие от меня, обладает всей полнотой информации…
И я поспешно ретировался с поля боя, чувствуя на своей спине злобный взгляд святого отца. Иногда ночью я просыпаюсь в холодном поту и напряженно размышляю над ответом на этот жгучий вопрос:
– Как долго?!
Быль № 002. Без какого бы то ни было подтекста, но с прямыми и ясными практическими выводами
Когда я преподавал иностранные языки, а также и русский язык как иностранный, я достаточно часто отклонялся от заданной программы. Мое начальство всегда было либо сверхлиберальным, либо сверхнекомпетентным, либо и тем и другим одновременно – мечта любого преподавателя! – и никогда этим моим отклонениям от официального курса серьезным образом не препятствовало. Впрочем, моему начальству зачастую было совершенно все равно, чем я развлекаю моих учеников на уроках, лишь бы