28 сентября мы получили приказ уничтожить плавсредства противника в порту Керчь. На это задание было выделено шесть самолетов. Ведущими звеньев летели Гаврилов и Трошин. Наш экипаж был весь в сборе: как раз накануне из лазарета выписался Никитин.
Подготовившись к вылету, все отдыхали под своими самолетами на краю аэродрома. Рядом переплетались виноградные лозы. Ребята лакомились виноградом, Овсянников с Мишей Петроченко делились воспоминаниями о боях за Одессу, Крым и Севастополь, где им обоим пришлось хлебнуть лиха. Воевали они с первых дней войны, имели более сотни боевых вылетов, ранения и контузии, неоднократно попадали в переделки. Например, в конце сорок первого над Керчью самолет, где штурманом был Овсянников, атаковали несколько неприятельских истребителей. Благодаря умелому маневрированию, удалось уйти от наседавших врагов. Но машина получила серьезные повреждения. Оставить самолет нельзя, летчик Беликов был тяжело ранен. Овсянников сам привел на аэродром изрешеченную машину. С тех пор Беликов с Овсянниковым никогда не расставались и в нашем полку летали вместе, но сегодня Беликов заболел и Овсянникова назначили штурманом звена к Трошину.
Погода выдалась на редкость хорошая. Ярко светило солнце, небо и море сливались в одну бесконечную лазурную даль.
Дробно застучал телеграфный аппарат, установленный тут же под деревьями. Задремавший было майор Пересада вскочил, прочитал ленту.
— Уничтожить транспорты противника у мыса Меганом. Следуют курсом восемьдесят градусов со скоростью десять узлов…
Быстрым шагом направляемся к самолетам. По дороге Овсянников предупреждает летчиков и штурманов звена:
— На боевом курсе сомкнуть строй до предела, чтобы разброс бомб был минимальным. Сбрасывать по ведущему. [151]
— Ясно!
— Ни пуха, ни пера!
— К черту!
Взлетела тройка Гаврилова, затем наша. Набрав высоту, легли на курс. На борту тишина. Бросаю взгляд на Димыча — как он после болезни? Сосредоточенно колдует над картой, лицо еще желтое, осунувшееся, но движения точны и рассчитано скупы. Да, здорово война меняет людей, вчерашние мальчишки за несколько месяцев становятся зрелыми, опытными воинами. За время болезни Никитина мне пришлось летать с тремя штурманами, и хотя все они хорошие специалисты, ни с кем не было так спокойно, как с Димычем. Что это, привычка или родства душ? Вспомнились слова Николая Андреевича Балина: "Экипаж — это боевая единица. Единица! Объединить в одно целое нескольких разных людей со всеми привычками, взглядами, достоинствами и недостатками, скоординировать их действия, научить понимать друг друга с полуслова…"
Воспоминание о погибшем командире отозвалось в сердце острой тоской. Чтобы отвлечься, принялся разглядывать землю. Позади Сухуми, Гудаута, Адлер. От Сочи повернули налево. Видимость до самого горизонта отличная, но беспокоит боковой ветер. Никитин то и дело вводит поправки. Вот оно, Крымское побережье. Не долетев километров пятнадцать, группа развернулась на запад.
На траверзе Судака обнаружили противника — десять кораблей в кильватерной колонне шли курсом на восток. Позиция для нас выгодная, заходим со стороны солнца. Звено Гаврилова легло на боевой курс, атакуя флагмана, мы нацелились на второе судно. Теперь разглядели: отряд противника состоит из трехсотпятидесятитонных быстроходных барж. Кораблей охранения нет. Правда, и сами баржи обладают хорошим зенитным вооружением: два двадцатимиллиметровых автоматических орудия типа «эрликон», два спаренных крупнокалиберных пулемета, семидесятипятимиллиметровая пушка. Все это, умноженное на десять, для шести наших самолетов — вовсе не шутка.
Действительно, на боевом курсе нас встретил такой огневой заслон, что все пространство вокруг зарябило разрывами, пулеметными трассами. "Симфония смерти", как называет Димыч. [152]
Трошин передал по радио, что будем делать два захода. При таком огне!
— Первое звено начало бомбометание, — доложил Панов.
Все внимание на ведущего. Высота строго заданная, скорость постоянная, курс определенный. С ослепительными вспышками рвутся перед глазами снаряды, светящиеся трассы пронизывают наш строй.
Во что бы то ни стало курс и скорость выдерживать. Во что бы то ни стало!
Трошин с Овсянниковым начали сбрасывать бомбы. Пошли вниз и наши. Через несколько секунд ликующий крик Лубинца:
— Товарищ командир, прямое попадание в баржу!
Фашисты начинают маневрирование. Маневренность у этих судов отличная. Мы делаем второй заход. Трошин идет на головную баржу, по которой неудачно отбомбилось звено Гаврилова. Весь огонь переносится на нас. Небо кипит. Трассы прошивают крылья всех трех машин, но атака продолжается. Боевой курс. Минуты, равные вечности…
Все-таки Овсянников чуть поторопился, бомбы легли в десяти метрах от баржи, подняв огромные водяные столбы. Резким разворотом со снижением Трошин выходит из зоны обстрела, уводит звено в сторону моря.
— Жаль, поспешили, — досадует Никитин.
— Оттого, что прицеливались звеном. Нужно учесть на будущее.
— Ничего, — успокаивает нас Панов. — Все-таки одна баржа пузыри пускает. И страху на фрицев нагнали порядочно, больше не будут разгуливать среди дня!
Четыре с половиной часа полета позади. Мы на земле. Короткий разбор, и снова в воздух. Летим бомбить плавсредства в Керченском порту. Два звена наши, третье — соседей-гвардейцев.
Ясно, что встреча будет горячей. Девяткой трудно строить противозенитный маневр, а главное, поражать рассредоточенные корабли противника. Поэтому решено атаковать звеньями. К Керченскому полуострову подходим с моря, со стороны солнца. Вот уже видны обрывистые склоны горы Митридат. Еще десять минут, и мы над целью. Строй разомкнулся, каждое звено стало выходить [153] на свой объект. Наши — на плавсредства у Генуэзского мола. Прорываемся сквозь заградительный огонь, внизу хорошо видны баржи, понтоны, тральщики, катера. Серии бомб накрывают цели, на берегу взрывы, пожары, вокруг кораблей, у причалов — султаны воды, озаряемые огнем…
Круто развернувшись, берем курс на Таманский полуостров. По пути на аэродроме Керчь-2 обнаруживаем до полусотни вражеских самолетов, в Таманском порту — десятки десантных катеров, барж, сейнеров. По дороге на Вышестеблиевскую — сотни автомашин, танков, орудий…
— Командир, «худой» со стороны солнца! — докладывает Панов.
Наша девятка быстро перестроилась для боя. Когда фашист приблизился на пятьсот метров, к нему густым пучком протянулись огненные трассы. Словно огромный барабан, загрохотал пулемет Панова. Не долетев двухсот метров, «мессер» отвернул, зашел в атаку еще раз, проскочил на предельной скорости наш строй, но, встретив плотную завесу огня, ушел в сторону берега.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});