он молчал.
— Ты еще тут? — спросил я.
— Ага. Откровенно говоря, Патрик, я удивлен. Ты это серьезно? Или мозги мне пудришь?
— Я это серьезно, — сказал я. — Мне все это обходится недешево, а до денег Доу тебе больше не дотянуться. Так что я скажу, что у нас ничья.
— Если все так, то почему, дружище, ты разнес мне квартиру? Зачем угнал мой фургон?
— Чтобы до тебя сразу дошло.
Он хмыкнул:
— Дошло. Точно дошло. Отличная работа, сэр. Просто превосходная. Позволь поинтересоваться. Когда я в следующий раз попробую завести машину, она не взорвется?
Я засмеялся вместе с ним:
— Откуда такие мысли, Скотт?
— Ну, — радостно сказал он, — ты лишил меня дома, лишил работы. Так что следующим логичным шагом было бы лишить меня и машины.
— Скотт, в следующий раз, когда ты будешь ее заводить, она точно не взорвется.
— Нет?
— Нет. С другой стороны, я уверен, что она больше вообще никогда не заведется.
Он расхохотался:
— Ты испортил мою тачку?
— Вынужден сообщить, что да.
— Господи! — Его хохот с минуту нарастал, а затем начал затихать, пока не перешел в повизгивание. — Сахар в бензобак, кислоту в двигатель? — спросил он. — Что-то типа того?
— Про сахар угадал, про кислоту — нет.
— А что тогда?
Я словно наяву видел улыбку, замершую на его губах.
— Ты парень изобретательный, — продолжил он.
— Шоколадный сироп, — сказал я. — И примерно фунт риса.
Он радостно взвыл:
— В двигатель?
— Ага.
— И запустил его, проказник?
— Запустил, когда уходил, — сказал я. — Звучал он хреново, но работал.
— Хо-хо! — прокричал он. — То есть, Патрик, ты хочешь сказать, что испортил двигатель, над которым я корпел несколько лет? И… и… уничтожил бензобак, фильтры, то есть считай все, кроме обивки салона.
— Ага, Скотт.
— Знаешь… — Он хихикнул. — Я мог бы прикончить тебя прямо сейчас, приятель. Голыми руками.
— Я примерно так и думал. Скотт?
— Да?
— Ты ведь еще не закончил с Доу? Так?
— Испортил мою машину, — мягко произнес он.
— Так?
— Мне пора, Патрик.
— Какой у тебя запасной план? — спросил я.
— Я готов простить тебе свои неприятности на работе и даже разрушение моей квартиры. Прямо сейчас. Но то, что ты натворил с моей машиной, потребует от меня времени. Я дам тебе знать о своем решении.
— Что у тебя есть на них? — спросил я.
— В смысле?
— Что у тебя есть на Доу? — сказал я. — Скотт, что ты на них нарыл?
— Я думал, что мы договорились оставить друг друга в покое, Патрик. Я надеялся этим и закончить наш разговор, зная, что больше мы никогда не увидимся.
— При условии, что ты оставишь Доу в покое.
— Ах да, точно.
— Но ты на это не пойдешь. Так ведь, Скотт?
Он чуть слышно вздохнул:
— Из тебя вышел бы неплохой шахматист, Патрик. Ты, случаем, не играешь?
— Да нет. Не сложилось как-то.
— Да? А почему?
— Один приятель сказал, что у меня все в порядке с тактикой, но общую картину на доске я вижу недостаточно хорошо.
Скотт Пирс хмыкнул:
— Я примерно так и думал.
И он бросил трубку.
Я посмотрел на Энджи.
— Патрик, — сказала она, медленно качая головой.
— Что?
— Наверное, в ближайшие дни тебе не стоит подходить к телефону.
Мы решили оставить Нельсона следить за квартирой Скотта Пирса, а сами заняли наблюдательный пост примерно в полуквартале от дома Доу.
Мы просидели в машине до глубокой ночи, даже после того, как в доме погасли все огни, а на крыльце загорелась лампочка включенной сигнализации.
Мы вернулись ко мне в квартиру. Я лежал в постели, дожидаясь, пока Энджи выйдет из душа, и пытался бороться со сном. Все тело у меня ломило — слишком много часов в последние дни я провел, неподвижно сидя то в машине, то в засаде на крыше. Но больше всего меня беспокоила засевшая где-то в глубине сознания мысль, что я что-то упустил, что Пирс рассчитывал все свои действия на несколько шагов дальше меня.
Глаза у меня слипались, но я не давал им закрыться, прислушиваясь к шуму, доносящемуся из душа, и воображая себе тело Энджи под струями воды. Я решил встать. Зачем ограничиваться воображением, если можно получить все то же в реальности?
Я не успел осуществить свое намерение, как глаза у меня закрылись. Кровать подо мной начала покачиваться, словно я плыл на плоту по неподвижной глади озера.
Я не слышал, как Энджи выключила душ. Не слышал, как она забралась в постель рядом со мной и погасила свет.
«Нам сюда», — говорит мой сын, берет меня за руку и тянет за собой, прочь из города. Рядом с нами трусит, высунув язык, Кларенс. Скоро рассветет, и очертания города темнеют, словно окрашенные в сине-стальные цвета. Все так же держась за руки, мы сходим с тротуара. Мир вокруг нас подернут красноватой дымкой.
Мы на клюквенном болоте. У меня мелькает краткая мысль о том, что невозможно, ступив с тротуара в центре города, очутиться в Плимуте, но я понимаю, что все это мне только снится, а во сне бывает всякое. Сына у меня нет, но вот он, тянет меня за руку. Кларенс мертв, но и он здесь.
Нас окружает густой и белесый утренний туман. Кларенс гавкает где-то впереди, невидимый в тумане, а мы с сыном с нетвердой болотистой почвы ступаем на крестообразный дощатый настил. Наши шаги гулко звучат в тишине, пока мы идем через плотную молочную завесу. С каждым шагом я все отчетливее вижу, как из пелены постепенно проступают очертания сарая.
Снова слышен лай Кларенса, но откуда он доносится, сказать невозможно.
«Должно быть громче», — говорит мой сын.
«Что?»
«И больше, — добавляет он. — Четыре плюс два плюс восемь будет четырнадцать».
«Правильно».
Мы уже должны были подойти к сараю, но он по-прежнему возвышается ярдах в двадцати от нас, окутанный туманом. Мы идем довольно быстро, но так и не приближаемся к нему.
«Четырнадцать. Тяжелое, — говорит мне сын. — Громкое. Ты бы услышал. Особенно здесь».
«Да».
«Ты бы услышал. Почему ты не слышал?»
«Не знаю».
Сын протягивает мне атлас, открытый на карте этого места. Точка, обозначающая болото, окружена лесом со всех сторон, кроме одной, той самой, с которой мы подъезжали сюда, когда следили за Майлзом.
Атлас падает у меня из рук и летит в болото. Я вдруг понимаю что-то очень важное,