— Лациньш! Парня пока в камеру!
И вышел из комнаты.
Щенка поймали под вечер. Он сдуру подобрался к самой усадьбе и попался обычным, патрулировавшим парк охранникам. И сглупил. Нужно было заныть, пустить слезу, рассказать, что пришёл в гости или за едой к знакомой, а пацан вместо этого попытался удрать, а когда его догнали — затеял драку. В общем, сам всё испортил.
Ну и ладно.
Всё равно несмышлёнышу грозил расстрел. Неделей раньше, неделей позже — какая разница?
— Где Свекаев?
Два рослых солдата подтащили к штандартенфюреру унылого русского.
— Вы поели?
— Яволь, — неуверенно ответил тот.
— Тогда займёмся делом. — Бруджа потёр руки. — Нужны хорошие новости, Свекаев, очень нужны.
В чёрном небе засверкала вышедшая из-за туч луна. Шумели росшие возле ограды липы, и тонкий луч по-военному узких фар грузовика освещал крыльцо.
— Куда?
— В парк. — Свёкла махнул рукой за дом. — Туда, к озеру.
— Пошли.
Немцы двинулись к деревьям, простреливая тьму ночного парка лучами фонариков.
— Ты точно помнишь?
— Я надеялся, что стану богатым, — со вздохом ответил чел. — Я найду лаз даже с завязанными глазами.
— Почему же до сих пор не стал? Ведь двадцать лет прошло, что помешало тебе вернуться за кладом?
— Меня тогда почти сразу на Южный фронт угнали, — напомнил Свекаев. — Потом в Туркестан… Там сел в первый раз.
— За мародёрство? — со знанием дела уточнил Бруджа.
— За изнасилование.
— Почему не расстреляли?
— Я не один был — с комиссаром. — Свекаев поморщился. — За него и сел, считай. Он над той девчонкой поглумился, а мне сказал, что если не признаюсь — отпишет в Озёрск, чтобы маму мою расстреляли как пособницу контрреволюции.
— Понимаю.
— А когда вернулся, в усадьбе уже санаторий открыли. — Судя по всему, Свёкле понравилась идея исповеди, и он без дополнительных понуканий рассказывал фашисту свою непутёвую жизнь. — Людей здесь полно постоянно. Чекисты отдыхают. Я попробовал сюда на работу устроиться — не взяли, сказали, с судимостью нельзя, начальству не понравится. Пока думал, что делать, — неудачно подрался.
— В смысле, тебя побили?
— В смысле — человека убил по пьянке. И второй раз сел.
— Почему не расстреляли?
— С меня к тому времени первую судимость сняли. Считай, новичком в родной дом пошёл. Теперь вот вышел, а тут война. Вы приехали… — Свёкла остановился. — Стой! Пришли.
— Уверен? — Бруджа провёл быстрое, но тщательное магическое сканирование и не обнаружил никаких следов подземного хода. — Свекаев?
— Здесь, господин штандартенфюрер, — уверенно ответил чел. — Копайте.
Бруджа дал знак немцам, и солдаты, расчистив снег, принялись энергично долбить мёрзлую землю кирками.
— Если ошибся — отдам им, — хмыкнул Пётр, разглядывая злых и потных подчинённых. — И объясню, что именно по твоей милости им пришлось так вкалывать.
— Не ошибся.
И верно.
— Есть!
После очередного удара кирка провалилась в землю, открыв чёрную дыру провала, который обрадованные солдаты расширили с совершенно стахановской скоростью.
«Старая ведьма!»
Однако мысленное ругательство вампир произнёс не зло, а с уважением: фата Юлия сумела мастерски замаскировать подземный ход от магического сканирования, и потому ни у Бруджи, ни у шасов, которые наверняка вертелись в поместье после Гражданской, не получилось его отыскать. Точнее, шасы отыскали другой, гораздо меньший по протяжённости ход, идущий к флигелю, и на том прекратили поиски. А о главном так никто и не узнал бы, не окажись тут двадцать лет назад молоденький Никита…
— Всем оставаться наверху! — распорядился Бруджа. — Да убери ты фонарь, Свекаев! Только глаза слепит… Ждите!
И штандартенфюрер исчез в провале. А солдаты удивлённо переглянулись — как же он видит в полной тьме? Выходит, как-то видит. Или просто включил потайной фонарь?
Загадочен, ох, загадочен этот офицер из «Аненербе»…
Спугнув пару крыс, Пётр осторожно прошёл по ходу, стараясь не прикасаться плечами к грязным кирпичным стенам, в какой-то момент остановился, вернулся назад, внимательно оглядел стену и постучал по ней. Пустота… Бруджа крикнул солдат, и через пять минут спорой работы ломами и кирками немцы проникли в небольшую комнату, уставленную деревянными ящиками. Которые тут же, под гогот и шуточки, стали вскрывать ломами.
— Серебро…
Вилки, ножи, посуда, подсвечники…
— Снова серебро…
Свекаев беззвучно заплакал.
— Мы нашли старые сокровища, — сообщил Бруджа, торопливо проводя магическое сканирование. — Все получат награду.
— Ура! — рявкнули довольные солдаты.
— Ура! — подхватили оставшиеся наверху фашисты.
— Ура, — прошептал сквозь слёзы Свекаев.
Сундучок с золотом, шкатулка с жемчугом, браслеты, кольца… Но никаких следов магии. Ни одного запечатанного сосуда. Ни одной всё ещё работающей ловушки. Ничего.
В подземном тайнике не оказалось сосуда, в котором мог находиться кардинал Свен Бруджа. И рабочих дневников тоже не было, а значит…
Значит, хитрая ведьма обустроила ещё один схрон.
И потому грустил не один Свёкла: Бруджа тоже улыбался натянуто, неловко пряча царящее внутри смятение:
«Где теперь искать отца?!»
* * *
— Хайль Гитлер!
— Хайль! — дружно подхватили собутыльники фон Руджа. — Хайль! Хайль! Хайль!
— Что они празднуют? — тихо спросил Матвей.
— Клад нашли.
— Да ну?
— Честно, — округлила глаза Нюра. — Им кто-то подземный ход показал, а в нём — комната. А в ней — золото графини.
— Везёт же фашистам, — не сдержался Столяров. — Двадцать лет клад искали, а он, смотри-ка, народу не дался, к фашисту пошёл.
— Ничего, будет и на нашей улице праздник.
Пили в захваченной усадьбе все. Офицеры в холле первого этажа, солдаты во флигеле. Во дворе дрожали от холода два грузовика «Opel Blitz» — в том числе и тот, с сокровищами, — а вот сторожа на мороз внимания обращали меньше, поскольку охотно прихлёбывали из фляжек крепкий русский «pervach».
И все забыли про Матвея Столярова, юного партизанского связного, брошенного в холодный сарай, в котором всего день назад трясся Свёкла. Все забыли про бедного парня: и солдаты, и сам фон Рудж, все, кроме Нюры Ластиковой.
— Ты можешь открыть замок?
— Я постараюсь. — Девочка вытащила из кармана накинутого на плечики ватника прихваченные с собою ключи — немцы использовали старые санаторские замки, связка запасных ключей к которым хранилась в подвале, в кабинете завхоза Василия Алексеевича. — Та-ак… вот этот, кажись, подойдёт… а ну-ка!
Нет, не тот. Девочка перебирает связку. Этот? Тоже нет… Этот?
— Ну, пожалуйста… — шепчет Нюра. — Ну, замочек, ну, миленький, ну, давай… ты же наш, советский!
И замок, словно вняв мольбам девочки, щёлкает…
— Ура!
— Беги, Матвейка!
— Надо партизан предупредить. — Счастливый мальчишка выбегает на свободу, глаза горят, язык немного заплетается, то ли от радости, то ли от холода.
— Пешком не доберёшься — поймают.
Матвей взял спасительницу за руку, заглянул в глаза:
— Ты должна пойти со мной.
Нюра вспыхнула.
— Я бы… Я бы прямо сейчас, вот! Только как же мама?
— Ага, хорошо ей будет, коли тебя возьмут да пытать начнут?
— Да, пожалуй…
До них донеслись пьяные вопли.
— Ишь ты, — зло прошептал Матвей. — Гуляют себе, никого не боятся, сволочи. Эх, гранату б швырнуть, да жаль — нету! Ладно, Нюра… пошли. Это что там за грузовики?
Девчушка ахнула:
— Ты хочешь сказать…
— Да сумею я, ничего сложного! — Столяров подбоченился. — «ЗиС» пятый же в колхозе водил — было дело. И Чёрное болото нынче замёрзло — по гати-то прокатим в самый раз!