Читать интересную книгу Студентка, комсомолка, спортсменка - Сергей Арсеньев

Повернувшись лицом к залу, я резко задираю юбку и сую руку себе между ног. Я его сегодня с утра к своей левой ноге примотал, с внутренней стороны бедра. От зала меня закрывает трибуна, а к президиуму я стою спиной. Так что никто не понял, что именно я делаю. Когда я секунд через пять повернулся обратно к президиуму, в моей правой руке уже был старый и добрый пистолет ТТ. Мой любимый.

Первая пуля — Меченому. Прямо в пятно! Ох, как красиво он раскинул мозгами. Процесс пришёл. Оборачиваюсь к дорогому россиянину и вторую пулю посылаю в него. С дыркой между глаз и отсутствующим затылком ему теперь будет крайне затруднительно вещать с броневичка около Белого Дома.

Вновь поворачиваюсь к президиуму. Черненко. В принципе, ничего плохого о Константине Устиновиче сказать не могу. Но он лишний. Просто лишний. Сейчас не время для жалости! Он лишний и должен освободить дорогу. И я стреляю ему в сердце. Это всё, что я могу для него сделать. Пусть старичок хотя бы выглядит прилично в гробу.

Немного доворачиваю правую руку. Теперь дуло моего пистолета смотрит точно между глаз Андропову…

Свистит, и гремит, и грохочет кругом,Гром пушек, шипенье снарядов.И стал наш бесстрашный и гордый «Варяг»Подобен кромешному аду.И стал наш бесстрашный и гордый «Варяг»Подобен кромешному аду.

Ох, как взбледнул Юрий Владимирович! Как бы он тут не окочурился сейчас. Думает, сейчас я и его сделаю. Не знает, что он уже в безопасности. У меня остался последний патрон, но он не выстрелит. В гильзе вместо пороха — записка.

Вчера вечером, когда я, запершись в своей комнате, перебирал, чистил и смазывал ТТ, у меня была мысль всё же зарядить четыре боевых патрона. Чтобы и Андропову хватило. Долго я думал, но всё ж решил его не трогать. Пусть всё пока будет идти как можно ближе к моему варианту Истории. Достаточно смахнуть с доски три фигуры.

Ну, и что они там копаются? Ну и тормоза охраняют наше правительство! Да если бы я хотел, уже треть Политбюро успел бы перестрелять!

В предсмертных мученьях трепещут тела,Гром пушек, и дым, и стенанья…И судно охвачено морем огня…Hастала минута прощанья.И судно охвачено морем огня,Hастала минута прощанья.

Ну, наконец-то! Не прошло и года. Я уже секунд семь, как открыл стрельбу, а первый из охранников только-только смог достать свой пистолет.

В том, что я сейчас убью Андропова, не может быть никаких сомнений. Потому никто не пытается меня арестовать. Охрана без раздумий открывает огонь на поражение.

Выстрел!..

Прощайте, товарищи! С богом, ура!Кипящее море под нами!Hе думали мы еще с вами вчера,Что нынче умрем под волнами.Hе думали мы еще с вами вчера,Что нынче умрем под волнами.

Сволочи. Какие сволочи. Никто не выстрелил мне в голову. И приходится умирать медленно. У меня пробито сердце и разорвано горло. И ещё пять или шесть ранений, но они уже не важны.

Лежу на полу возле трибуны. Чувствую, что юбка у меня некрасиво задралась, но сил поправить её уже нет. По собственному опыту знаю, что последним отключится слух. Свет в глазах меркнет, но звуки я пока ещё слышу. Вокруг взволнованные голоса.

Ну, вот и всё. Жаль, что я так и не узнаю, выстрелит ли мой последний патрон. Всё. Это конец. Это конец для меня, но я очень сильно надеюсь, что не для тебя. Живи, Страна!!!

Hе скажет ни камень, ни крест, где леглиВо славу мы русского флага.Лишь волны морские прославят в векахГеройскую гибель «Варяга».Лишь волны морские прославят в векахГеройскую гибель «Варяга»…

Эпилог

— А красиво тут, Миша. Сирень цветёт. Кто место выбирал?

— Эээ… Не знаю. Узнать?

— Не нужно. Далеко ещё?

— Нет, вон у той большой берёзы свернём налево и там ещё метров тридцать.

— Так ты говоришь, в тот же день умерла?

— Да, как чувствовала. Взяла к себе на коврик её тапочки, легла в них носом, да так и умерла. Правда, она старая совсем была, ходила с трудом.

— Странные существа собаки. А отец её как?

— Долго не верил. Даже когда тело увидел, всё равно не верил. Говорил, что не может такого быть.

— Сейчас что с ним?

— Из партии исключили, с цеха сняли. Сейчас он простой токарь. Поседел весь за месяц.

— Из партии — понятно. А насчёт цеха позвони в заводской партком, пусть разберутся. Если хорошо работал — восстановить.

— Есть.

— С братьями что?

— Из комсомола обоих исключили. Даже из школы исключить хотели.

— Почему не исключили?

— Я заступился. Директору школы звонил.

— Молодец, Миша, хвалю. В комсомоле ребят восстановить. Они-то точно не виноваты. И проследи, чтобы и дальше их не затирали специально.

— Есть.

— Вот скажи мне, Миша, ты ведь был с ней близко знаком. Даже ухаживать пытался. Вот как по-твоему, она действительно сошла с ума, как мы объявили на весь мир?

— Нет. Я хорошо её знал. Она специально.

— Но почему?

— Я думаю, она что-то узнала про этих людей. Что-то нехорошее. Узнала, но никаких доказательств у неё не было.

— Хм… Возможно. Особенно в отношении Меченого это очень похоже на правду. Андропов, сука, покрывал его. Но после такого случая остановить следствие не смог даже он. Тем более, его с перепугу парализовало на правую сторону. На Меченого за месяц нарыли столько, что четверти собранного хватило бы на то, чтобы прислонить его к стенке. Так что Мальцева, считай, просто привела приговор в исполнение. Я вот только никак не пойму, откуда она-то всё это могла узнать.

— Быть может, от Брежнева. Он ведь вызывал её к себе за пару недель до смерти. Они часа два говорили. О чём они говорили?

— Я думал об этом. Не сходится, Миша. Не сходится никак. Власть у Брежнева всё ещё была, а терять ему было нечего. Почему он сам тогда не отдал приказ начать следствие, если знал? Почему повесил такое задание на девчонку? А если бы она струсила? А если бы не смогла достать пистолет? У неё ведь даже оружия своего не было. Нет, тут что-то другое. Опять же, записка, запись. Она же что-то нам сказала, мы просто не поняли.

— Про записку в гильзе я слышал. Не знаю только, что в ней. А что за запись?

— Хм. Ну, я думаю, тебе можно сказать. Может быть, ты поймёшь. Да и запись конкретно для тебя не секретна. Только, сам понимаешь…

— Обижаете. Я даже Сашке, жене, ни слова.

— Верю. Записка совсем короткая. Она написала: «Я не хочу, чтобы у вас стало так, как у нас». И что это значит? У кого «у вас»? У кого «у нас»? Ты что-нибудь понимаешь?

— Нет. Бессмыслица какая-то. А запись?

— Ну, запись-то ты слышал.

— Когда? Я даже и не знал, что ещё какая-то запись существует. Что за запись?

— Слышал-слышал. Ты её и записывал. Там и твой голос тоже есть в самом начале. Песня. Вспомни, 79-й год, весна. Ты играл на гитаре, а Мальцева пела. И всё это на магнитофон записывала. Помнишь?

— Помню, было такое дело, как раз незадолго до нашей с Сашкой свадьбы. Наташка где-то дорогущий магнитофон на пару дней достала. Мы с ней часа три записывали, раз пять переигрывали, пока она довольна осталась. Так эта запись что, цела?

— Да. В её комнате нашли, на столе. Она катушку с лентой в конверт запечатала, а сверху на неё початую коробку патронов поставила.

— В конверт?

— Не просто в конверт. Конверт был опечатан нотариусом. Представляешь, она ходила к нотариусу, и он заверил, что конверт опечатан 10 апреля 1979 года. Почему это так важно? Что это за дата? Загадка. Да ещё и на конверте написала, что запись предназначена для прослушивания исключительно членами Политбюро.

— А это-то зачем? Помню я эту песню, хоть и не целиком. Просто песня. По-моему, совершенно безобидная.

— Вот именно. Безобидная. Мы её всем Политбюро слушали, но так ничего и не нашли. Никаких намёков. Такую песню даже при Сталине бы пропустили.

— Чепуха какая-то. Может, правда с ума сошла?

— В 79-м году, да? И четыре года никто не замечал ничего. Нет, я уверен, что и записка, и запись — кусочки одной мозаики. И дата на конверте действительно важна. Не зря она к нотариусу с этим конвертом ходила, не зря.

— Всё равно я ничего не понимаю. Зачем?

— Всё потому, Миша, что не хватает ещё кусочка. Ещё какого-то фрагмента. Что-то мы упустили, не нашли. Вот мозаика и не складывается у нас. И если мы всё-таки найдём этот кусочек, то всё сразу станет понятно.

— А где искать этот кусочек?