— Это же Небирос, милая. Помнишь, как ты с ним играла в детстве? Он тоже очень рад тебя видеть.
Танифь нагнулась и почесала у кота за ухом. В ответ послышалось признательное мурлыканье. Но нужно было спешить.
Ноги неумолимо двигались вперед, то по травянистым кочкам, то вверх по невысоким пригоркам, то снова выносили их вниз на пустынные пространства, не нарушаемые ни деревом, ни домом. Только вперед — к тому тайному месту, где сатани-сты, должно быть, уже собрались и начинают веселиться. Старая Мизка шла от девушки с левой стороны, как вдруг почему-то резко остановилась и костлявыми пальцами еще сильнее стиснула ее руку.
— А сейчас, родная, закрой глаза, — прошипела она дурным шепотом, — закрой как следует. Этого ты не должна видеть. Я поведу тебя.
Танифь механически исполнила приказание и, продолжая уверенно ступать перед собой, шла, несмотря на то, что ничего не видела. Тем не менее в ее душе появилось чувство, что рядом присутствует кто-то третий, и этот невидимый третий шел теперь от нее по правую руку. До ее слуха донесся негромкий, но отчетливый и ясный, как звон колокольчиков, голос.
— Танифь, дорогая моя. Посмотри на меня, я тебя умоляю.
Затуманивающее покрывало при этих словах, произнесенных горячо и трепетно любимым голосом, моментально спало с ее мысленного взора, и она открыла глаза. Справа стояла одетая во все белое фигура матери. Именно такой она видела ее в последний раз, перед каким-то очередным званым ужином, где и случился смертельный сердечный приступ. На шее у матери висело жемчужное ожерелье, а на лбу красовался украшенный бриллиантами обруч. От ее светлой фигуры исходило, отодвигая окружающую темноту, странное магическое сияние, прозрачное и чистое, как искусно ограненный кристалл.
— Моя единственная, — материнский голос звенел ласково и успокаивающе. — Мой каприз развить в тебе ясновидение привел тебя к краю пропасти. Но еще есть время отступить.
Заклинаю, дитя мое, ради всего святого — вернись назад.
Несмотря на толкающую вперед, схватившую ее чуть повыше локтя клешню старухи, Танифь в первый раз споткнулась, вывернулась из ее цепкой лапы и замерла. Некое внутреннее озарение ослепило ее мозг, и она поняла, что старая Мизка — это вовсе не живое человеческое существо, а Ангел Тьмы, посланный указать дорогу на Шабаш. А мать явилась в последний момент из загробного мира в качестве Ангела Света, пытаясь вернуть заблудшую дочь обратно под защиту и покровительство святого учения.
Мизка стояла слева и причитала не умолкая. Она так и норовила, все сильнее и энергичнее, сдвинуть девушку с места и повести в прежнем направлении. Речь ее то и дело перемежалась словами «власть», «венец жизни», «овладение всеми тайнами», и в конце концов Танифь несколько раз шагнула вперед. Но тут в ее ушах снова отчетливо зазвенел спокойный призывающий голос матери:
— Танифь, дорогая моя! Опасность слишком велика, именно поэтому мне и позволено показаться тебе. Но время мое истекает, меня уже зовут. Заклинаю тебя нашей взаимной любовью — не делай этого. В жизни есть лучшие вещи. Поверь мне, пока не поздно, иначе тебя затянет на самое дно и мы больше никогда не увидимся. — Вдруг голос ее изменился, и холодным приказывающим тоном она сказала: — Назад, Мизка! Назад — туда, откуда пришла. Повелеваю тебе — именем Исиды, матери Хора, именем Кван-Йин, матери Хау-Ки и именем Марии, матери господа нашего Иисуса Христа, — убирайся прочь!
Однако звенящие в ночном безмолвии команды внезапно оборвались на высокой, пронзительной ноте и возникшее видение, подчиняясь какой-то чужой, посторонней вате, исчезло, так и не завершив адресованной Дьяволу анафемы. С диким криком и раскинутыми в стороны руками Танифь бросилась туда, где только что находилось небесное, лунного цвета свечение, но застала лишь легкое трепетание воздуха, всколыхнувшего окружающую траву. Плечи ее согнулись от ощущения огромной усталости. Девушка повернулась было к старой гадалке, но и та тоже подевалась куда-то, словно сквозь землю провалилась.
Тогда она опустилась на колени и начала молиться, сначала яро и неистово, но постепенно ее исступленность ослабела, слова стали путаться, и она умолкла. В полубессознательном состоянии Танифь поднялась на ноги и обнаружила, что стоит на вершине холма, ночной ветер играет ее прядями, а взгляд невольно устремлен в ложбину у подножия.
Сердце девушки сжалось в страшном предчувствии. Внизу, у основания склона, в неземном голубоватом свете расставленных по кругу свечей, слуги Сатаны уже все приготовили для нечестивой церемонии. Она сразу догадалась, что злые силы, хотя и окольными путями, но все же вывели ее к Большому Шабашу и ей придется участвовать несмотря ни на что.
Танифь постояла еще немного, чувствуя, как кровь отливает от лица, а ужас вызывает во всем теле неприятную дрожь. Она хотела отвернуться и скрыться в сулящем одиночество и покой ночном мраке, но не могла оторвать глаз от отвратительного изваяния, взгромоздившегося на каменный трон, перед которым сатанисты изображали свое гнусное челобитие. Какие-то дьявольские путы удерживали ее ноги, и, хотя материнские заклинания все еще звенели у нее в ушах, Танифь была не в силах отвести взор от омерзительного богохульства, творящегося в полной тишине в каких-нибудь ста ярдах от того места, где она находилась.
Время для Танифь больше не существовало. Могильный холод, клубясь и извиваясь в невидимых водоворотах, медленно подполз по склону к ее ногам и обжег их ледяной волной. Так купальщик, нырнув поглубже в теплое море, получает внезапный шок, соприкоснувшись с прохладными слоями воды внизу. Холод подымался все выше и выше, пока не достиг уровня груди. Руки и ноги онемели, и все ощущения как-то притупились. Потом вдруг наступила противная ноющая боль, от которой хотелось кричать и плакать. Танифь с отвращением и ужасом смотрела, как пиршество на полуночном банкете входило в свой апогей и похожие на упырей человеческие фигуры жадными ртами высасывали содержимое бутылок. Вдруг ей страшно захотелось пить.
Несмотря на то, что руки и ноги похолодели, во рту, казалось, все пересохло. В горле жгло и першило. Девушку охватило желание прыгнуть в беснующуюся толпу, вырвать у них одну из бутылок и поднести горлышком к воспаленным губам. Однако что-то более сильное, коренящееся в сознании, удерживало и не пускало. Видение матери уже не стояло у нее перед глазами, но в мозгу остался какой-то прочный и ясный отпечаток высокой и стройной фигуры одетой в белое женщины со сверкающим бриллиантовыми звездочками обручем в зачесанных назад волосах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});