Читать интересную книгу Печали американца - Сири Хустведт

— Да зря они. Неправильно все сделали. Вранье на вранье и враньем погоняет! Разве ж так можно! Для ее, конечно, блага старались, но шрам-то у нее на шее остался, вот тут прямо. Так они ей наплели невесть чего, он, дескать, от свечи. Я сам знать ничего не знал столько лет, только потом уже пошел к ней, все хотел рассказать, и я же получился виноват. Мы с ней никогда особо не роднились.

Инга наклонилась к старику и легонько тронула его за плечо:

— А о чем вы ей хотели рассказать?

Одланд воззрился на Ингу так, словно только что ее увидел:

— Мать родная, это что же за красавица такая?! Глаз не оторвать!

— Спасибо, очень приятно, — улыбнулась моя сестра. — Но о чем вы ей все-таки рассказали?

— Так о пожаре же!

— О каком пожаре? Где? — спросила Розали.

— Ну, там, в Замброте.

Я стоял рядом и решил спросить в лоб:

— А вы с Лизой от разных матерей, да, мистер Одланд?

Он вдруг изменился в лице и отвел глаза:

— И ей от этого хуже, и мне.

Одланд зажевал губами, подбородок задвигался вверх-вниз, потом он стал озираться по сторонам и затряс головой:

— Где я?

— В доме по уходу за престарелыми, — успокоила его Розали.

— А я и забыл, — сказал он, ничуть не обидевшись.

Я заметил, что глаза у него были желтовато-зелеными в крапинку.

— Так что произошло во время пожара, мистер Одланд? — гнул я свое.

— Померли они.

Инга опять наклонилась к старику и положила ему руку на плечо:

— Кто они?

Я видел, что Одланд разнервничался, и меня захлестнуло чувство вины. Мы своими вопросами разбередили старые семейные раны. Он резко мотал головой:

— Неправильно! Надо было все рассказать!

Я повернулся к Инге и одними губами произнес:

— Хватит. Уходим.

Она кивнула.

Розали, тоже понявшая мой негласный сигнал к отступлению, бодро схватила Одланда за обе руки и, крепко их пожав, отчетливо произнесла, глядя старику в глаза:

— Мы вам очень благодарны, мистер Одланд. Вы так нам помогли, спасибо вам большое.

— О, гляди-ка, еще одна! — удивился Одланд.

— Правильно, еще одна. Еще раз спасибо, и до свидания.

— Да об чем разговор-то, — просиял он, — вам спасибо.

Спящий сосед выводил носом громкие рулады. Вошедшая в комнату сиделка бросила на бесчувственное тело в углу быстрый взгляд и переключилась на нас:

— У вас гости, мистер Одланд? Вот и замечательно!

Старик с ухмылкой поманил к себе Соню:

— Ну-ка, барышня…

Соня послушно подошла. Он поднял руку и потыкал себя в дряблую щеку. Морщинистое лицо его расплылось в широченную улыбку, потом губы вытянулись в трубочку.

— Чмок-чмок! Давай-ка, вот сюда!

Сиделка погрозила ему пальцем. Соня вспыхнула, чуть помялась, потом наклонилась и легонько клюнула старца в сморщенную щеку.

Одланд зашелся в радостном кудахтанье, а потом вдруг по-молодецки свистнул в два пальца.

Сиделка повернулась к нам попрощаться:

— Вы приходите еще. У него мало кто бывает, а он видите как этому радуется.

Где-то около полуночи Соня постучала в дверь моего номера. На ней была бесформенная, чуть не до колен, футболка и видавшие виды пижамные штаны, лицо дышало мрачной решимостью.

— Хорошо, что не одна я не сплю, — сказала она, усаживаясь на мягкий стул возле окна.

Помолчав, моя племянница произнесла, глядя мне прямо в глаза:

— Дядя Эрик, я все знаю про папу и Эдди.

— Тебе мама сказала?

— Когда она без конца смотрела этот фильм, мне показалось, что она сама все знает, но не от меня. Я, во всяком случае, ей ничего говорить не собиралась.

— А как ты об этом узнала?

На миг мне показалось, что сейчас вот-вот брызнут слезы, но Соня только глубоко вздохнула.

— Я их видела вместе на Варик-стрит. Я тогда училась в третьем классе.

— Давно.

Соня кивнула:

— Давно. Мне было девять лет. Мама стала отпускать меня к папе в студию. Идти было недалеко, но она все равно очень волновалась, а я ныла, ныла, и тогда мы договорились: мама его предупреждает, я иду одна, а потом папа ей сразу звонит, что все в порядке и я дошла. Да там идти-то каких-нибудь два квартала. Но в тот день мы ему не позвонили, решили сделать сюрприз. Я помчалась и еще издали увидела, как они вместе выходят из дома. Папа и Эдди. В обнимку.

— И что ты сделала?

Соня смотрела перед собой, но почему-то не на меня, а мимо.

— Побежала обратно. Маме сказала, что никого не застала. Было такое чувство, что весь воздух из легких выбили.

— И все это время ты молчала?

Соня кивнула. Глаза ее блестели.

— Я очень обиделась на папу и потом все время ждала, что они вот-вот разведутся. У многих ребят в нашей школе родители развелись. Они же постоянно ссорились, я все слышала и, когда они ругались, начинала петь, громко, в полный голос. Тогда им становилось неловко, и они переставали кричать.

Лицо ее стало жестким.

— Но никто ни с кем не развелся, и мне стало казаться, что то, что я видела, было невзаправду, что она там была невзаправду. Не знаю, как сказать, ну, как будто я смотрела кино. И папа стал прежним, совсем как раньше. А потом он заболел.

Соня обхватила себя за локти и низко опустила голову, словно остаток рассказа предназначался пальцам на ногах.

— Я так и вижу, как мама ни на минуту не отходит от него в больнице, что-то ему рассказывает, читает вслух, руки его целует…

— А ты его так и не простила?

— Не знаю. Наверное, нет. Нет. Тут было другое. Я ничего тогда не могла делать, а сейчас уже поздно, не поправишь. Я неправильно себя вела, как круглая дура, даже не захотела с ним поговорить! Но этот запах больничный, эти сестры, эти синие пластмассовые судна, я не знаю, трубки эти, ну, в общем, я…

Она смешалась и замолчала.

— Когда ему стало совсем плохо, он так изменился, что я вообще не понимала, что это мой отец.

— Перед самой смертью Макс сказал, что вы с Ингой — его душа. Это его слова, он так мне прямо и сказал: «Они моя душа. И тебе о них заботиться».

— А Эдди Блай тогда, интересно, кто?

Я вздохнул:

— Не знаю, Соня.

— Все говорят, что в этом ничего такого нет. Подумаешь! Вон Салли Райзер всего на пять лет младше своей мачехи. А у Ари папа женат в четвертый раз, а мама в третий раз замужем. Но у нас-то все было по-другому. Мы же были не такие!

Соня в отчаянии помотала головой.

— Я всегда верила, что мы не такие!

Мы опять замолчали. Я строил в уме какие-то фразы о том, что у взрослых бывают слабости, что они оступаются, что в определенном возрасте мужчину может закрутить вихрь страсти, но все довольно быстро сходит на нет, что бывают разные виды любви, но ничего не сказал ей, кроме:

— А с мамой ты поговорить не хочешь?

Соня вспыхнула и почти выкрикнула:

— Она не должна знать, что я их видела!

— Я не скажу. Ты должна сделать это сама. Вот увидишь, вам обеим станет легче.

Она молча разглядывала свои коленки, стараясь взять себя в руки. Подбородок ее дрожал, рот дергался.

Я встал с кровати, подошел к Соне и положил руку ей на плечо. Она сжала пальцами мое запястье.

— Бедная моя детонька, — прошептал я.

Она подняла голову. Глаза ее влажно блестели, но она не плакала.

— Так только папа мог сказать. Только папа.

На следующее утро я устроился в маленьком кресле у себя в номере. Нужно было записать кое-что после телефонного разговора с мисс Л. Я все время возвращался мыслями к ее, как мы их называли, «опорожнениям», когда она, пребывая в каком-то пограничном состоянии, часами предавалась фантазиям. «Я представляла, как вы на меня наваливаетесь и трогаете меня вот тут, внизу, а я вдруг так боюсь описаться, что начинаю вас больно хлестать!» Я записал слово «контейнер», термин, предложенный Бионом,[55] считавшим, что психоаналитик — это емкость, куда пациент сваливает все, что у него накопилось внутри, то есть сосуд, а в моем случае — мочеприемник.

Все-таки мне очень не хватало работы. Работа держит меня, подобно скелету или мышечному корсету. Без нее я расползаюсь, как медуза. Это форма, контур — то, без чего существование невозможно. «Что меня за нос трогаешь, ты, говнюк?» — кричал мне пациент, когда я на приеме машинально почесал кончик собственного носа. Меня, вчерашнего студента, проходившего в клинике интернатуру, его слова как громом поразили. Позже я не раз думал, до какой же степени все это зыбко и неопределенно: грань между «внутри» и «снаружи», границы тела, границы слов, то, где мы начинаемся и где кончаемся. Людям, страдающим психическими расстройствами, часто не дает покоя космология, тайны основ мироздания. Тут тебе и Бог, и дьявол, и светила, и четвертое измерение, и то, что под, и то, что вне, за пределами земной жизни. Они ищут костяк мира, его опору. Иногда лечебница может обеспечить им временное пристанище в рамках жесткого и однообразного распорядка: прием лекарств, обед, занятия в группах, рисование-письмо, опять занятия в группах, на этот раз ритмика или гимнастика, визиты представителей социального надзора, обходы врачей, — но за этими рамками снова маячит и манит к себе мир, и вот пациент выходит из клиники на вольный воздух и опять разваливается на части, если силенок у него недостаточно.