Ушли-уплыли рыбы-гвоздики, а у завала уже хариус нарисовался. Ах ты, хулиган! Ты зачем маленьких пугаешь? А ну, иди сюда! Но хариус то ли не голодный, то ли уже успел познакомиться с мушкой. Как только обманка коснулась воды, он стремглав бросился под бревна и больше не показывался.
Интересно, сколько в омуте щук? Высыпаю хариусов на траву, зачерпываю в ведерко свежей воды и берусь за спиннинг. Небольшая блесна, описав полукруг, послушно ложится как раз у осоки. Даю ей немного просесть и быстро подматываю леску. Когда блесна дошла до половины омута, удилище передало тупой толчок, и после резкой подсечки на леске заходила-заиграла полукилограммовая щука. Опускаю добычу в ведерко и вскоре ловлю еще четырех щук. На первый взгляд все рыбы одинаковы. Тонкие, длинные, светлобрюхие. Но, приглядевшись, сразу же замечаю различия между ними. У одной щуки перед хвостом крутой горб, на боках другой расходятся желтоватые пятна, у третьей нос задирается кверху. Еще и еще бросаю блесну, но безрезультатно. В это время мимо завала прошла стайка хариусов и повернула в омут. Спокойно плавают, ловят мошек. Никто за ними не гоняется — все щуки у меня в ведре. Выщипываю из грудных плавников моих пленниц по нескольку перышек и выплескиваю всех пятерых в омут. Скопившиеся там хариусы, как ошпаренные, выскакивают на стремнину и уносятся вниз по реке.
С полчаса сижу и наблюдаю за новой стайкой рыбок-гвоздиков, затем забрасываю блесну к осоке. Сразу же энергичная поклевка, и после короткой борьбы щука у меня в руках. Она! Точно, она! Только что помеченная и выпущенная щука снова клюнула на кусок железа. Таким же образом выуживаю и вторую щуку. Неожиданно, когда осталось подмотать метров десять лески, в воде мелькнула длинная тень, спиннинг согнулся так, что казалось, вот-вот треснет клеенный из бамбука сверхпрочный кончик. Забыв, что на блесне уже сидит полукилограммовая добыча, резко дергаю за удилище. Но рука не встречает никакого сопротивления, и на бревна ложится оборванная леска. Какое-то время растерянно гляжу на омут, затем прыгаю с завала и бегу в избушку. Уходя на рыбалку, я не взял запасные блесны и теперь остался ни с чем.
Коробка с блеснами лежит на подоконнике. Выхватываю из нее две самые крупные и назад. В голове одно: только бы не ушла! Только бы не ушла!
Омут притих, потемнел. Даже у завала не видно ни единой рыбешки. Привязываю к леске стальной поводок, цепляю самую тяжелую блеснули забрасываю ее в конец омута. Щука долго не давала о себе знать. Только на шестой проводке забурлила вода, и миллиметровая леска зазвенела, словно за нее уцепился небольшой крокодил. Больно ударив ручкой по пальцам, взвизгнула катушка и в один мах распустила леску почти на всю длину. Ставлю катушку на трещотку и по нескольку сантиметров отвоевываю расстояние между мной и мечущейся в воде рыбиной. Наконец она сдается. Перевернувшись на спину и широко раскинув плавники-крылья, она дает подтянуть себя к завалу.
Хватаю ее за жабры и вытаскиваю на бревна.
И я, и рыбина какое-то время лежим на завале и глядим друг на друга. Щука огромная, толстая, с задранным вверх клювом. Весит она никак не меньше десяти килограммов. Но главное, что бросилось в глаза, — это ее цвет. Щука была необыкновенно темной, почти черной. Я ловил щук в Днепре, Енисее, Амуре. Все мое детство прошло на кишевшей щурятами речушке Конке. Но щук такого цвета встречать не приходилось.
Рассматриваю ряды загнутых внутрь зубов, изъеденную оспинами темно-свинцовую морду и неожиданно замечаю, что щука слепая. В недоумении переворачиваю ее с боку на бок. Все правильно. Там, где у плавающей в ведре щучки блестят маленькие злые глазки, у лежащей на завале рыбины пустые ямы. Сажусь на обкоренный лиственничный ствол и оглядываюсь, с кем бы поделиться невероятным открытием. Но вокруг только тайга, вдали темнеют пустые избушки-близнецы, из-за них выглядывают цистерны. Я один. А передо мною лежит щука-крокодил, таскающая под воду уток, пугающая по ночам людей и без промаха клюнувшая на мою блесну. И вот эта рыбина оказалась слепой! Сейчас я отнесу ее домой, начиню солью и буду хвастать перед шоферами, как я лихо с ней расправился. И уйдет с реки еще одна тайна, и не будет она будоражить мальчишек-рыбаков. Станет для них эта река обыкновенной речушкой, где ничего крупнее хариуса-селедочника или полукилограммовой щучки и не увидишь.
Еще раз смотрю в пустые глазницы щуки, вынимаю из ее пасти блесну и пускаю рыбину в воду. Словно не веря, что снова оказалась в родной стихии, щука тычется мордой в бревно, затем качнув хвостом, исчезает в потемневшей реке.
Нина
Когда-то очень давно на богатом ягелем берегу озера голодная росомаха съела вырезанный из моржовой шкуры аркан — маут. Прочный, длинный, с медным кольцом на конце. Этим маутом пастухи-эвены ловили ездовых оленей, убежавших от стойбища.
Отвернулись, а маута нет. Даже кольца не осталось. Только росомашьи следы узорятся по припорошенному первым снегом берегу. Обругали пастухи хитрого зверя, пригрозили при первой встрече снять с него шкуру и возвратились к стойбищу.
Уже давно нет той росомахи, по шерстинке растаскали ее шубу вездесущие кедровки, а озеро до сих пор называют Маут. Даже на карте оно так обозначено.
Реку, у которой встретили стадо диких оленей — буюнов, зовут Буюнда, а ту, что с голубыми, как крупные бусы, плесами, — Чуританджа. Если кто по-эвенски понимает, тот знает: Чуританджа — это значит «снизка бус»…
Бродили по Буюндинской долине изыскатели. Устали, оголодали и, конечно же, первый встретившийся на пути безымянный ручеек нарекли Голодным. Известно, голодной куме хлеб на уме. Но хлеб в походе испечь трудно, а, вот галушки сварить можно. Была бы мука да кастрюля. И ручей, откуда зачерпнули воды, с тех пор именуется Галушка. Вкусное название, сытное.
Однажды я рыбачил в тех краях и встретил пастуха-эвена. Он сидел у костра-дымокура, кипятил чай и поглядывал на озеро, небольшое, но до того аккуратное — диву даешься. Берега ровные, трава на них бархатная, чуть выше белой канвой тянутся ленты цветущей спиреи.
Отдохнул я немного рядом с пастухом, выпил две кружки чаю и, когда принялся за третью, спросил, как называется озерко.
— Нина, — ответил он сквозь зубы, потому что как раз откусывал сахар.
— Вот это здорово! — обрадовался я. — Наверное, среди изыскателей был кто-то влюблен в девушку Нину. Увидел озеро, сразу же вспомнил ее и записал: «Нина». Представляю, какая она красавица!
— Не-е, — покачал головой мой собеседник. — Нина — это деревянное блюдо, на которое выкладывают вареную оленину. Его из тополя делают. Накладут полное блюдо, подождут, пока сойдет пар, и едят. Вкусно!