…Второй день моросит дождь. Сижу под навесом и от нечего делать наблюдаю за кедровкой. Она носит орешки с дальней сопки и прячет их рядом с избушкой. Где-то здесь у нее гнездо. Я пробовал отыскать, но ничего не вышло. Только вымок напрасно.
От кедровника птица возвращается, прижимаясь к самой земле. То ли так легче лететь, то ли не хочет, чтобы видели ее тайнички. Мешок под клювом раздулся и мешает вертеть головой. Даже клюв сам по себе открывается.
Плюхнувшись у корней корявой лиственницы, моя соседка сторожко оглядывается. Не видит ли кто? Как бы не так. На берегу озера гуляет стая куликов-песочников, из-за коряги выглядывает бурундук, к тому же следом еще одна кедровка приспела. Кулики с бурундуком куда ни шло, а вот другая кедровка — это плохо. Моя соседка угрожающе скрипит и бросается на нее. Вот это уже напрасно. Случись драка, ей несдобровать. Чужая кедровка выглядит внушительней, да к тому же подъязычный мешок у нее пустой. Но нет — испуганно шарахается в сторону и, воровато озираясь, улетает за озеро.
Теперь нужно бы прогнать бурундука. Ишь, как из-за коряги зыркает! Но кедровка почему-то не обращает на зверька никакого внимания. Она садится у моховой кочки и, задрав клювом клочок мха, выкладывает туда часть орешков. Вторую порцию кедровка заталкивает под корягу, на которой сидит бурундук.
Мне интересно, сколько орешков в потайке. Как только кедровка улетает, пересчитываю их. Под мхом двадцать три, под корягой — двадцать четыре. Говорят, кедровка откладывает столько орешков, сколько съест сама за один раз. А что, если мне добавить? Подсыпаю в оба склада по двадцать орешков и отмечаю место лиственничными ветками…
Когда на следующий год я снова попал сюда на сенокос, сейчас же бросился к тайникам. Под корягой пусто. Зато у моховой кочки прямо на виду горстка орешков. Пересчитываю их. Ровно двадцать штук. Вот это честно. Сколько спрятала, столько и съела. Моих же не тронула ни одного. Или больше не осилила?
А те, что мы с ней складывали у коряги, наверное, уворовал бурундук. И мои и кедровкины. Он еще тогда, словно тать, из-за коряги зыркал.
Волчата
В августе многие звери и птицы делают первые шаги. Зайчата испытывают длинные и быстрые ноги, молодые ястребы вылетают охотиться на зайчат, глухарята пробуют свои крылья, а волчата свои голоса. Чуть стемнеет, волчья стая соберется в полукруг и, задрав морды к небу, принимается выть. Голоса старых волков густые, низкие, молодых — звонкие, с повизгиванием. Общая же песня получается красивой и жуткой.
Тревожно станет одинокому рыбаку, решившему провести ночь у реки, насторожится забившаяся в тальники лосиха, даже таежный хозяин — медведь повернет в сторону от волчьего хора.
Что заставляет волков выть — непонятно. Ведь год таились они. Тенями проскальзывали мимо человеческого жилья, чтобы не обнаружить своего присутствия, ходили, ступая всей стаей в один след, почти не подавая голоса, опасаясь лишний раз пересечь не только дорогу, а даже лыжню. Теперь эти тайные звери выдают себя с головой. Стоит опытному охотнику послушать воющих волков, он сразу же определит, сколько зверей участвует в хоре и где их логово…
До этого вечера волчата сидели в вырытой под обрывом норе. Пришла пора вступать в настоящую жизнь. На рассвете родители поведут их к пасущемуся в долине стаду и преподадут первый урок охоты. Нет, волчатам еще рано самим охотиться на оленей. Дрожа от возбуждения, они будут смотреть, как волк ворвется в стадо, расколет его на несколько частей и бросится за ближними оленями. Встревоженно хоркнут важенки, отчаянно проблеют молодые оленята, страх затуманит глаза быкам — сокжоям.
Быстро убегают испуганные животные, но не уйти им от волка. При нападении он развивает скорость восемьдесят пять километров в час. Это двадцать четыре метра в секунду! Один олень чуть замешкался, другой споткнулся о ветку стланика, третьего подвела глубокая колдобина. Через мгновение с предсмертным хрипом они упадут на мох, пятная его в багровый цвет…
Сейчас волчатам четыре месяца. Появились на свет они весной, когда землю покрывал глубокий снег. Рядом с вырытой в обрывистом берегу норой хохотали очумевшие от обилия тепла и солнца краснобровые куропачи, носились взапуски длинноногие зайцы, похоркивал у ямы-копанки дикий олень — буюн. И невдомек было птицам и зверям, что в нескольких шагах родились четыре их заклятых врага.
За последний месяц малыши немного подросли. Длиннее и сильнее стали лапы, круглые мордашки вытянулись, и вообще, во всем их облике вдруг проглянули настоящие хищники. Быстрые, резкие движения, злой оскал зубов, сердитое рычание при дележе еды. Даже спать они стали как взрослые волки, чутко реагируя на любой шорох.
Но до настоящих волков им еще далеко. Для этого нужно пройти очень трудную школу. Им предстоит научиться догонять и убивать, отстаивать свое место в стае, распознавать капканы и яды, уходить от охотников.
И сегодня они делают первый шаг в эту жизнь, а волчья стая знаменует это событие жуткой и красивой песней северной ночи.
Верность
Это место знают все, кому приходилось добираться до Ольховникового плеса. Водители его называют Тормоза или Ведьмин угол, рыбаки-охотники — Чайная или Камни, я же называю — Семафор.
Шоферам, когда заходит речь об этом месте, вспоминается пугающий их извилистый, закрытый со всех сторон спуск, рыбакам-охотникам — крепкий, паренный на костре чай у лобастых камней, а мне — толстуха лиственница с корнями-щупальцами. Вершина у нее, как крыло у семафора, загнута: стоп, мол, передышка!
Давно, может сто лет прошло, подмыл ту лиственницу бродяга-ручей. Почти все корни открыл и даже наклонил дерево слегка. Она же другие пустила, а те, что на землю вышли, людям скамейками служить стали. Садись, отдыхай.
Однажды мы вчетвером под лиственницей дождь переждали. Затем, пока попутную машину выглядывали, все вокруг обследовали. Нашли огромный деревянный крест, полусгнивший остов юрты, кусок чугунного котла с витиеватой надписью «заводь». Наверное, не один век лиственница людям служила.
Как-то остановились здесь дорожники. Развели у корней костер, сварили чай, остатки из котелка на головешки плеснули и подались к Ольховникову плесу. Хариусы там крупные водятся. Думали дорожники, что залили костер, но огонь-то живучим оказался. Пока они рыбачили, пока ухой тешились, он дупло у корней выел. И засохла лиственница.
Когда на другой год отшумела быстротечная колымская весна и тайга оделась в зеленый наряд, поняли люди: погибла лиственница. И, словно стыдясь содеянного, на отдых теперь останавливаются пониже…