себя.
— А вспомни, как ты была скромна и кротка со мной, когда я привел тебя сюда.
— Ответь мне, что все это значит?
— Найди себе на земле мужчину и люби его.
— В земных мужчинах нет ничего оригинального.
— Назови последнее желание, наконец. Неужели ты не хочешь избавиться от меня?
— Скорее ты хочешь избавиться от меня! Разве нет?
— Да, это то, что называется нетерпение дьявола.
— Ведь нужно же было тебе встать на моем пути! — простонала Сара. — Мне просто смешно, как легко ты умеешь найти за мной какую-нибудь вину.
— Ты издеваешься надо мной!
— Я всего лишь хотела жить твоей жизнью, — сокрушенно произнесла Сара.
— Зачем? Дьявольская жизнь не может быть полнее человеческой!
— Признайся, ты влюблен в меня?
— Влюблен?! Это тебе так кажется. Я не могу любить, у меня ни для кого не осталось любви.
— Почему мужчины бояться тех, кто их любит?
— Но часто всего сильнее любят именно тех мужчин, которые сами не хотят, чтобы их любили.
— Как я несчастна! — воскликнула Сара.
— Почему?
— И ты еще спрашиваешь? Я несчастна из-за тебя!
— Я дал тебе все, что ты хотела. Уж будь добра не сердись на это. Послушай, Сара, ты живешь яркой жизнью, стала молодой… Вот уже больше двух месяцев мы живем с тобой в большой дружбе. Так это тянется долго… но я правильно сделал, что… Как странно, что ты чувствуешь себя несчастной. Я не имею обыкновения приближать к себе смертных, для тебя сделал исключение. Жалость к тебе была во мне сильнее предубеждения и заставила меня стать исполнителем твоих желаний.
— И чем все это кончилось! — с усмешкой воскликнула Сара. — Ты не обращаешь внимания на мои слезы.
— Если бы не твое глупое желание обуздать меня! Я многое могу понять. Но чтобы мне, в моем собственном доме, проповедала покаяние женщина! Хотя, чему тут удивляться! Женское коварство страшнее мужского.
— Это становится невыносимым! — запротестовала Сара. — Вечером ты всегда уставший, днем — занят, а утром тебя хватает только на то, чтобы спросить какая погода. Ты очаровал меня ровно настолько, насколько я сама того хотела. Еще скажи, что ты не находил удовольствия в моем обществе!
— Допусти только эту возможность, и ты сразу поймешь, что сама поспособствовала мне поработить твой ум.
— Какое самообольщение!
— Я играл с тобой, как кот с мышью.
— Сравнение указывает на контраст между ними и тут предполагается, что мышь, устав от игры, стала вялой и покорилась коту. Если бы ты не был ослеплен своей силой, ты бы обязательно увидел, что был сам ты мышью с самого начала и до конца.
— Для женщины естественно быть упрямой настолько, чтобы отрицать очевидное и все сводить к своей выгоде.
— Чтобы ты о себе не думал, я спутала все твои расчеты. Часто кажется, что ум человеческий не обладает гибкостью, присущей дьявольскому, сильно уступает ему в изощренности и проницательности. Видимо это так. Радуйся успеху. Ты его заслужил. Но будь беспристрастным и позволь себе признать, что успех, которым ты сейчас упиваешься, был поощрен мною.
Полный своими чувствами Вельзевул даже вздрогнул, столь наглым и бессмысленным было утверждение.
— Что! Ты не в своем уме! — воскликнул он. — Эта нелепая мысль порождена больным воображением.
— Хоть и больная, я понимаю, что меня обманом заставили переживать чувства, которые, как обнаружилось теперь, сводятся к игре, затеянной дьяволом для его развлечения. Ты вбил себе в голову, что неотразим, красив и благороден. Напрасно ты ждешь от женщины, которая очень к тебе привязалась, что она склонит голову и преисполнится страха дьявольского. Я буду каяться до конца жизни, что добровольно наложила на себя обязанность заботиться о фигляре, который щеголяет в костюмах, взятых на прокат в костюмерной на Бродвее. По началу я относила все несуразности на счет случайностей, я не сразу увидела твою склонность к театральным эффектам. Ты убедительно изображал из себя джентльмена, место тебе на сцене. Ты талантливый актер, умеешь оказывать давление на чувства, поставил целый спектакль с роскошными декорациями. Великий актер, был им и останешься. Вот только режиссером всей этой фантасмагории все-таки была я!
— Поразительно, как легко ты все перевернула. Я ценю твое умение находить блестящее оправдание своим чувствам и поступкам. Но позволь напомнить тебе, что всякая самоуверенность отдаляет человека от бога.
— В тебе много человеческого, дорогой мой. Это делает тебя слабым и заставляет сочувствовать мне.
— С чего ты взяла, что я сочувствую тебе. В моем сердце нет для тебя жалости.
— У тебя нет сердца. А если бы было, то ты обязательно полюбил бы меня!
В комнату стремительным шагом вошел Вельзевул не в меру возбужденный.
— Черт возьми, что это такое? — воскликнул он, показывая Саре окурок.
— Где ты его нашел?
— Где?! Я тебе скажу, где. В горшке с фиалкой! Вот где!
— Прости, Вилли. Я стояла у окна, немного покурила и погасила окурок в горшке.
— С фиалкой! — восклицает Вельзевул, впадая в отчаяние. — О Сара! Я тоскую по той жизни, где нет тебя.
— Почему? Я такая хорошая.
— Такая хорошая женщина на весь мир только одна и есть. Почему я должен повсюду видеть следы твоего присутствия! Ты можешь не разбрасывать свои вещи? Меня это бесит! Я не треплю беспорядок. Уют и порядок дают мне чувство моей защищенности. Но как я могу обрести это более чем просто человеческое чувство, если постоянно натыкаюсь на твои вещи, слышу твой голос и запах, и что вообще за привычка такая вешать одежду на стулья? Где мои сигареты?
— Мальборо? Но ты же не куришь?
— Мне нравиться нюхать Мальборо. Поэтому они лежат у меня на каминной доске. Но их там нет. Еще я не нашел свою ручку Паркер.
— Сигареты я унесла на кухню, а ручку убрала в ящик стола.
— Кто тебя обо всем этом просил? Не трогай мои вещи!
— Прости, что делаю что-то по-своему, Вилли.
19. Вельзевул сидел за столом, усталость одолела его настолько, что он стал засыпать над книгой. Он посмотрел в окно на серое небо, потом на часы. Была четверть седьмого и тут вспомнил, что сел за стол утром. Тогда с улицы доносился детский смех, было много снега, и дети катались на санках. Он вышел из библиотеки и не раздумывая пошел в гостиную. Там он обнаружил Сару: свет от желтого торшера теплым полукругом ложился на диван и очерчивал глубокими тенями складки вишневого пледа, в них легко угадывались очертания женского тела. Она дремала в уютном полумраке. Вельзевул приблизился и стал смотреть на нее. Внезапно, ему пришло в голову, что он