— Охотно, — сказал он. — Если брат Борроме согласен, я в его распоряжении.
— Нет, сударь, — ответил казначей, — я потерплю поражение. Лучше уж сразу признать это.
— Как он скромен, как мил! — произнес Горанфло.
— Ты ошибаешься, — шепнул ему на ухо беспощадный Шико, — он вне себя, ибо тщеславие его уязвлено. На месте Борроме я на коленях молил бы о таком уроке, какой сейчас получил Жак.
Сказав это, Шико, по своему обыкновению, ссутулился, искривил ноги, сморщил лицо и снова сел на скамью.
Жак подошел к нему — восхищение возобладало у юноши над стыдом поражения.
— Не согласитесь ли вы дать мне уроки, господин Робер? — спросил он. — Сеньор настоятель разрешит… Ведь правда, ваше преподобие?
— Да, дитя мое, — ответил Горанфло, — с удовольствием.
— Я не хочу заступать место, по праву принадлежащее вашему учителю, — молвил Шико, поклонившись Борроме.
— Я не единственный учитель Жака, — сказал тот, — здесь не только я обучаю фехтованию. Не одному мне принадлежит эта честь, пусть же не я один отвечу за поражение.
— А кто же другой преподаватель? — поспешно спросил Шико; он заметил, что Борроме покраснел, опасаясь, что сболтнул лишнее.
— Да нет, никто, — пробормотал он, — никто.
— Как же так? — возразил Шико. — Я отлично слышал, что вы неволили сказать… Кто же ваш другой учитель, Жак?
— Ну да, — вмешался Горанфло, — как зовут того толстячка, которого вы мне представили, Борроме? Он иногда заходит к нам, славный такой и выпивать мастер.
— Не помню его имени, — сказал Борроме.
Добродушный брат Эузеб, с длинным поварским ножом за поясом, глупо вылез вперед.
— А я знаю, как его зовут, — сказал он.
Борроме стал подавать ему знаки, но тот ничего не заметил.
— Это же метр Бюсси-Леклер, — продолжал Эузеб. — Он преподавал фехтование в Брюсселе.
— Вот как! — заметил Шико. — Метр Бюсси-Леклер! Клянусь богом, отличная шпага!
И, произнося эти слова со всем благодушием, на какое он был способен, Шико на лету поймал яростный взгляд, который Борроме метнул на злосчастного Эузеба.
— Скажите, а я и не знал, что его зовут Бюсси-Леклер, мне забыли об этом сообщить, — сказал Горанфло.
— Я не думал, что его имя может иметь для вас значение, ваша милость, — заметил Борроме.
— И правда, — подтвердил Шико, — один учитель или другой — не все ли равно, был бы он хорошим фехтовальщиком.
— И правда, не все ли равно? — подхватил Горанфло. — Был бы он хорошим фехтовальщиком.
С этими словами он направился к лестнице, ведшей в его покои. Монахи с восхищением взирали на своего настоятеля.
Учение было окончено.
У подножия лестницы Жак, к величайшему неудовольствию Борроме, возобновил свою просьбу. Но Шико ответил:
— Преподаватель я плохой, друг мой, а сам научился, размышляя и практикуясь. Делайте, как я, — ясный ум из всего извлечет пользу.
Борроме дал команду, и монахи, построившись, вошли в здание монастыря.
Опираясь на руку Шико, Горанфло величественно поднялся вверх по лестнице.
— Надеюсь, — горделиво произнес он, — про этот дом все скажут, что здесь верно служат королю.
— Еще бы, черт побери, — сказал Шико, — придешь к вам, достопочтенный настоятель, и чего только не увидишь!
— И все это за какой-нибудь месяц, даже меньше того.
— Да, вы сделали больше, чем можно было ожидать, друг мой, и когда я возвращусь, выполнив свою миссию…
— Да, дорогой друг, поговорим о вашей миссии.
— Это тем более уместно, что до отъезда мне надо послать весточку или, вернее, вестника к королю.
— Вестника, дорогой друг? Вы, значит, постоянно сноситесь с королем?
— Да, с ним лично.
— Хотите кого-либо из братии? Для монастыря было бы великой честью, если бы кто-нибудь из наших братьев предстал пред очи короля.
— Разумеется.
— В вашем распоряжении двое из наших лучших ходоков. Но расскажите мне, Шико, каким образом король, считавший вас умершим…
— Я ведь говорил вам: у меня был летаргический сон; пришло время — и я воскрес.
— И вы снова в милости?
— Более чем когда-либо, — сказал Шико.
— Значит, вы сможете рассказать королю обо всем, что мы здесь делаем для его блага?
— Не премину, друг мой, не премину, будьте покойны.
— О, дорогой Шико! — вскричал Горанфло: он уже видел себя епископом.
— Но у меня к вам две просьбы.
— Какие?
— Прежде всего о небольшой сумме денег, которую король вам возвратит.
— Деньги! — вскричал Горанфло, быстро поднявшись с места. — У меня ими полны сундуки!
— Клянусь богом, вам можно позавидовать, — сказал Шико.
— Хотите тысячу экю?
— Да нет же, дорогой друг, это слишком много. Вкусы у меня простые, желания скромные. Звание королевского посланца не вскружило мне голову; я не только не хвалюсь им, я стараюсь его скрыть. Мне достаточно сотни.
— Возьмите. Ну, а вторая просьба?
— Мне нужен оруженосец.
— Оруженосец?
— Да, спутник в дорогу. Я ведь человек компанейский.
— Ах, друг мой, будь я свободен, как в былые времена… — сказал со вздохом Горанфло.
— Да, но вы не свободны.
— Высокое звание налагает узы, — прошептал Горанфло.
— Увы! — произнес Шико. — Всего сразу не охватишь. Не имея возможности, дражайший настоятель, путешествовать в вашем достопочтенном обществе, я удовлетворюсь братцем Жаком.
— Братцем Жаком?
— Да, юноша пришелся мне по вкусу.
— Он в твоем распоряжении, друг мой.
Настоятель позвонил в колокольчик. Тотчас же появился келейник.
— Позовите брата Жака, а также брата, выполняющего поручения в городе…
— Жак, — сказал Горанфло, — даю вам чрезвычайной важности поручение.
— Мне, господин настоятель? — удивленно спросил юноша.
— Да, вы будете сопутствовать господину Роберу Брике в его далеком путешествии.
— О! — восторженно вскричал юный брат. — Путешествовать на вольном воздухе, на свободе!.. Мы каждый день будем фехтовать, правда, господин Робер Брике?
— Да, дитя мое.
— И мне можно взять аркебуз?
— Да.
Жак выбежал из комнаты, издавая радостные крики.
— Что касается поручения, — сказал Горанфло, — то прошу вас, приказывайте… Подите сюда, брат Панург.
— Панург! — прошептал Шико, у которого это имя вызывало не лишенное приятности воспоминание. — Панург!..
XXIV. Духовная дочь Горанфло
Панург тотчас же явился. Со своими маленькими глазками, острым носом и заостренным подбородком он очень напоминал лису.