— К падению цен.
— Ну, допустим.
— И крепкие хозяева смогут докупать землю и богатеть.
— Угу, а слабые продавать и идти по миру. Сколько бродяг ты готов повесить, противник смертной казни?
— Дядя Костя, вы передергиваете! Это не английские огораживания. Я никого не собираюсь насильно сгонять с земли. А эта идея о том, что можно кого-то облагодетельствовать, отняв у него свободу, — чисто рабовладельческая!
— «Ты». Скажи еще плантаторская. Герцен любит это слово. Он, кстати, за общину.
— Это характеризует его не с лучшей стороны. Для социалистов у меня вообще нет других слов, кроме тех, за которые мне выговаривает Гогель.
— Саш, ты не уходи от ответа. Так как насчет числа виселиц?
— Не будет никаких виселиц! Крестьяне, продавшие землю, получат начальный капитал для того, чтобы устроиться в городе, и станут торговцами, ремесленниками или наемными работниками. В промышленности понадобятся рабочие руки. А за строительство жилья, школ и больниц для рабочих надо давать налоговые льготы.
— Саш, ну, какой начальный капитал! Пропьют все! Ты этот народ не знаешь!
— То есть надо ограничить свободу трезвых и сознательных, чтобы защитить бездельников и пьяниц?
— То есть последних тебе не жаль?
— Жаль. Но их не на этом этапе надо защищать! Не ценой чужой свободы!
— А на каком этапе?
И дядя Костя затянулся.
— Я обдумаю, — сказал Саша. — Но кабаки надо позакрывать.
— Все позакрывать?
— Нет, тогда точно будет революция.
И Саша живо вспомнил двух энтузиастов антиалкогольных кампаний: Николая Второго и Горбачева Михаила Сергеевича. Первый ввел сухой закон, второй вырубал виноградники.
Когда русский народ трезвеет, он вдруг осознает, что обирающая его власть не так прекрасна, как кажется с большого бодуна. И сносит ее на хрен.
— Ну, хоть это ты понимаешь! — расхохотался дядя Костя.
— Папá считает, что я ничего не понимаю. Готов согласиться. Но это не значит, что я буду оставаться в неведении. Дядя Костя… ты не мог бы помочь мне с информацией? Статистика (которая есть), проекты, рескрипты, записки…
— Ты готов читать статистические справочники?
— Да.
— Ты раньше книги боялся, как огня. Любой!
— Я изменился.
— Никса! Когда какой-нибудь Наполеон Третий будет пытаться всучить тебе Новую Каледонию в обмен на этого паршивца — ты не иди на поводу, прогадаешь.
— Я его и за Париж не отдам, — сказал Никса.
— Да, ты тоже не дурак, — констатировал дядя Костя. — Хоть и меньше болтаешь.
Потушил бычок прямо о перила и бросил на дорожку возле террасы.
И закурил новую сигарету.
А Саша задумался, с какой кампании лучше начать: с антиалкогольной, или с антитабачной.
— Никса и должен быть над схваткой, — сказал он.
— Пожалуй… — проговорил дядя Костя.
— Зря Александр Павлович Сперанского Бонапарту за королевство не отдал, — заметил Саша. — Все равно ведь сослал: ни себе, ни людям.
— Да? — переспросил Константин Николаевич. — Готов поверить, что ты не вылезаешь из библиотеки.
— Именно так. Из бабушкиной, в Коттедже.
— Ты раньше говорил: «бабинька», — заметил дядя Костя.
— Теперь мне кажется, что это слишком по-детски. Хотя, мило. Может быть, вернусь.
— Давай, ей нравится.
— Как бы она меня не выгнала, когда вернется. Я там поселился и полностью оккупировал пианино.
— А ты ей «К Элизе» сыграй. Не то, что не выгонит. Не отпустит!
— Спасибо за совет.
— А ты Штрауса не играешь? А то Санни очень любит.
— Которого?
— Младшего.
— Вальс «Голубой Дунай». Но я его наизусть не помню. Ноты нужны.
— «Голубой Дунай»? Никогда не слышал.
— Ну, может быть, я что-то путаю.
— Никогда ты ничего не путаешь! — сказал дядя Костя и затянулся. — На сон-то времени хватает?
— Революционер отдыхает только в могиле.
— Сен-Жюста цитируешь?
— Надо же поддерживать репутацию.
— Саше… твоему папá сейчас очень нужна поддержка, — сказал дядя Костя. — Так что мы все готовы замолчать, лишь бы дело делалось. И не только я. Что я? Даже Герцен. Читал в февральском номере статью: «Ты победил, Галилеянин»?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— «Колокол» вообще нет. Хотя мне все уши прожужжали и пару раз обвинили в том, что я его цитирую.
Дядя Костя хмыкнул.
— Не поделитесь? — спросил Саша.
— У меня есть, — сказал Никса, — Я тебе дам.
— Твой брат, революционер, Саша, всегда делает одну и ту же ошибку, — заметил дядя Костя. — Вы все считаете, что ваши прогрессивные устремления поддерживают буквально все. Как там пишет твой лондонский единомышленник: «и образованное меньшинство, и весь народ, и общественное мнение». А те, кто не поддерживает, — это тупые консерваторы, на чей вой можно не обращать внимания. Реальность куда печальней, Саша. И консерваторы не только выть умеют, у них еще зубы есть.
— В губернских комитетах меньшинство. Помню. А Герцен мне не единомышленник, он за общину.
— Говорить с тобой стало одно удовольствие. Как губка все впитываешь. Раньше ворон ловил. И сбежал бы после первой фразы на эту тему.
— Расту.
— Удивительно быстро… Саш, а ты можешь для меня записать твою историю про 47 самураев? В «Морском сборнике» напечатаем.
— Без проблем.
— А не хочешь ли ты поучиться морскому делу?
— Меня интересует медицина, право и естественные науки, — сказал Саша. — А морское дело… романтично, конечно. Но я не такой уж неисправимый романтик.
— Будешь под моим началом, — пообещал дядя Костя.
— Подумаю.
— Боюсь, не дадут тебе медициной заниматься, — сказал Константин Николаевич. — Остальным еще куда ни шло.
Тень от дворца дотянулась до деревьев, полностью накрыв цветник. Стало прохладнее.
В дверях на террасу появилась тетя Санни в шорохе шелков и благоухании духов, очевидно, с берегов Сены.
— Саша, а ты не нарисуешь мне круг для спиритизма? — сказала она грудным голосом и протянула ему альбом примерно книжного формата.
— Только папа не говорите, хорошо?
— Не скажу, — шепнула тетя Санни.
Пока рисовал круг с буквами и писал пояснения, вроде «нужно блюдце из тонкого фарфора, погреть на свечке, число участников от двух до пяти», он совершенно четко вспомнил, что в подобные альбомчики дамам положено писать стихи. И завис капитально.
Что тут написать, чтобы и тете Санни понравилось и с дядей Костей не поссориться?
Из Серебряного века что ли?
Королева играла — в башне замка — Шопена, И, внимая Шопену, полюбил ее паж… Ну, нет! Тете Санни, может, и понравится, а вот дяде Косте — не факт.
Любить иных — тяжелый крест, А ты прекрасна без извилин… Это сразу вызов на дуэль. Интересно, возможны ли дуэли между великими князьями?
Саше вспомнился пошлый анекдот про то, что у женщины одна извилина (известно где), а у прапорщика — тоже одна: от фуражки.
Ладно! Будем проще.
И он написал:
Никогда я не был на Босфоре, Ты меня не спрашивай о нем. Я в твоих глазах увидел море, Полыхающее голубым огнем… Хотя, честно говоря, в прошлой жизни он на Босфоре был.
Расставил «еры» и протянул альбом Константину Николаевичу.
— Я тут написал тете Санни. Все нормально? Если где-то перешел границы — извиняюсь заранее.
Дядя Костя прочитал, улыбнулся и сказал:
— Не-ет.
И вернул альбом Александре Иосифовне.
Тетя Санни сказала:
— Ах!
Закрыла альбом и прижала к груди.
И вовремя, потому что от дверей в столовую шел папá.
Глава 21
Дойти папá не успел, потому что из столовой позади него послышался шум, смех и истошный лай Моксика.