Что за бред? Может и император подвластен законам? Может и на него можно в суд подать? Ну, если государство — равная сторона в процессе.
Александр Николаевич дочитал это до конца.
Документ никто не затребовал из архива несколько десятилетий. Ну, кому бы его дали?
Но в том, что Саше про него известно, не было ничего удивительного.
Нет в России такой дури, что не перепишут от руки. Целое «Путешествие из Петербурга в Москву» от руки переписывали. А здесь всего 25 параграфов.
Кто-то Саше о нем рассказал. И не просто так рассказал, а, чтобы до царя дошло. У Саши всегда было, что на уме, то и на языке. Проговорится обязательно. Ему-то тринадцатилетнему несмышленышу ничего не будет, а государь обязательно полюбопытствует и запросит из архива. Этакий новый способ подсунуть на подпись конституцию.
Да, сработало.
Только подписывать он это не будет! Как бы они не прикрывались авторитетом Александра Павловича. Да, дядя был великий государь, царь царей, покоривший пол-Европы и взявший Париж. Папá почитал старшего брата только что не как Бога. У юного цесаревича всегда висел в учебной комнате его портрет в полный рост.
Но и начудил он много…
Это был не единственный такой документ. Во время Польского восстания в Варшаве издали так называемую «Государственную уставную грамоту» Новосильцева. Так что папá приказал выкупить тираж и сжечь.
Только выкупить удалось не все. До сих пор ходит по рукам.
Папá, конечно, велел прочитать: «Немного ослабишь хватку, и тебе начнут подобный бред на подпись подсовывать. Так что держи вот так!»
И Николай Павлович показал сыну сжатую в кулак руку.
Уже начали подсовывать. Правда исподтишка.
Костя?
Надо бы с братом поговорить…
А с Сашей придется принимать меры. И чем быстрее, тем лучше. Пока его окончательно не сбили с пути. Иначе Никса с ним намучается.
Саша очень надеялся, что в воскресенье ему дадут выспаться.
Но не тут-то было!
Подняли в семь.
— Григорий Федорович! За что? — взмолился Саша. — Воскресенье же!
— А служба? — удивился Гогель.
— Какая служба?
— Церковная.
Погода была супер! Солнце било из высоких окон. И пройтись до церкви было бы неплохо. В отличие от стояния там. Как там писал Ницше? Эти христиане молятся в своих душных пещерах, в отличие от вольных, смелых и сильных язычников.
Саша ницшеанцем не был, хотя и ценил «Так говорил Заратустра» за напор и эстетизм.
Интеллигентское увлечение христианством образца конца восьмидесятых как-то обошло его стороной. То есть он, конечно, купил Библию с рук на Кузнецком мосту за девяносто рублей у бледнеющего торговца. И даже частично прочитал. Но в одном ряду с Кораном и Бхагавадгитой. И то культурное наследие, и культурное наследие.
Он не был уверен даже в том, что сможет правильно перекреститься.
Ну, встанет рядом с Гогелем и будет подражать ему во всем. А то не дай Бог решат, что его пророчества инспирированы нижним миром, а не верхним.
Церковь оказалась совершенно прелестной готической игрушкой, в духе даже не Парижской Сен-Шапель, а какого-нибудь Вестминстерского аббатства.
Саше искренне не хотелось расстраивать Гогеля, к которому он начал испытывать нечто вроде Стокгольмского синдрома, но он не выдержал и спросил:
— Григорий Федорович, а она точно православная?
— Конечно, — вздохнул гувернер. — Это церковь Александра Невского.
Победитель тевтонов перевернулся бы в гробу, если бы узнал, насколько немецкую церковь в честь него построили.
Все родственники были здесь. Гогель подошел к императору с императрицей. Поцеловал руку папá и мамá. Царь смотрел сквозь Сашу так, словно его не было. Саша шагнул, было, к нему, но Гогель остановил.
Мама смотрела с болью и жалостью, однако тоже не обняла.
Опала, да? Ничего, переживем.
Никса тоже был здесь, бросил сочувственный взгляд, но, видимо, ему запретили разговаривать с братом.
Внутреннее православное убранство чудом вписывалось во внешнюю католическую оболочку. Даже не было нормального иконостаса: меньше десятка икон, все итальянского письма, никаких темноликих византийских святых угодников.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Солнце зажигало цветные витражи, пахло медом от восковых свечей, пел хор.
Во время службы Саша настолько боялся сделать что-то не так, что молчал, как святой отшельник.
Зато местная публика была вовсе не так набожна, как хотела показать. То и дело был слышен шепот, шуршание платьев и даже приглушенные смешки.
Когда служба кончилась, Саша вздохнул с облегчением.
Гогель проводил его обратно в Фермерский дворец, но после обеда великодушно объявил:
— В библиотеку можно, государь разрешил.
Так что до вечера Саша пытался вникнуть в особенности патентного права Российской империи. Собственно, разработано оно было плохо, материала мало, так что Саша успел заглянуть и в смежные кодексы.
Незадолго до ужина он подошел к роялю, чтобы подобрать что-то из своего гитарного репертуара.
И стал наигрывать «Балаган» Щербакова:
В одних садах цветет миндаль, в других метет метель. В одних краях еще февраль, в других уже апрель. Проходит время, вечный счет, год за год, век за век, Во всем — его неспешный ход, его кромешный бег. В году на радость и печаль по двадцать пять недель. Мне двадцать пять недель — февраль, и двадцать пять — апрель. По двадцать пять недель в туман уходит счет векам. Летит мой звонкий балаган куда-то к облакам… Но явился лакей:
— Вам посылка, Ваше Высочество!
Глава 19
В посылке оказались пакетики с сухим шампунем от аптекаря. В сопутствующем письме говорилось, что это подарок Его Императорскому Высочеству и денег не надо.
Как истинный экспериментатор, Саша собирался испытать это на себе.
Насчет пенициллиновых грибов Илья Андреевич писал, что ничего не знает и никогда не слышал, но прилагал несколько адресов более крутых химиков-фармацевтов из университета и Военно-медицинской академии. А также некого знатного аптекаря с Васильевского острова.
Пенициллин на коленке не сваришь, придется собирать команду. А для этого нужны деньги. Теоретически по статусу они должны бы у него быть, но в глаза не видел.
Перед самым ужином пришло письмо от Никсы с родословным древом семейства. Древо оное занимало шесть листов формата больше А4, который аккуратный братец склеил между собой, потому что стало совершенно очевидно, что на меньшем числе носителей инфа не уместится ну никак.
Схема начиналась с Павла Петровича и супруги его Марии Федоровны, которая была матерью героиней и родила четверо сыновей и шесть дочерей.
Потомки не особенно отставали. Например, у Николая Павловича было семеро детей.
Умница Никса почти к каждому из ближайших родственников добавил его семейное прозвище и краткую характеристику. Например:
«Константин Николаевич, дядя Костя или Коко, или Робеспьер. Хорошо рисует. Играет на фортепьяно и виолончели. Когда учился, опережал программу на 4 года. Генерал-адмирал. Построил на свои деньги паровые корабли для российского флота, говорит, что его деньги — это деньги Отечества».
Ну, нормальный либерал. Это консерватору положено трындеть на каждом углу о своем патриотизме и с удовольствием запускать лапу в казну, а либералы — они такие: говорят «эта страна» и одновременно куда-нибудь донейтят.
«Супруга Константина Николаевича Александра Иосифовна (тетя Санни). Очень увлекается спиритизмом».
Интересно. Запомним.