Читать интересную книгу Большая перемена (сборник) - Георгий Садовников

После спектакля народ перетёк в спортивный зал, и начались танцы. Теперь зрителем был я, переодевшись и смыв грим, сидел на стопке гимнастических матов, смотрел на танцующих. Сегодня они — нарядные, бросили в бой всё своё лучшее из небогатого гардероба — некоторых я узнал не сразу, разгадывал, как шараду. Я их всех люблю, но одна из них настрочила на меня клеветнический донос. А может, авторов было двое? И за ней, в свою очередь, скрывался некий он. Но ответ навсегда останется для меня тайной. Она навечно повиснет в воздухе, подобно улыбке Чеширского кота, только с отрицательным знаком, — усмешка, кривая, как непальский нож. А сейчас она или они были увлечены этим маленьким праздником. Ну и пусть веселятся — я на неё или них не держал зла и с интересом смотрел на их веселье.

Посреди зала в паре с сорокалетним шестиклассником Нехорошкиным кружилась Алла Кузьминична. У завуча был строгий вид, казалось, вот-вот она прервёт танец и, обратившись к залу, скажет своё обычное: «Товарищи, ну сколько раз можно предупреждать?!»

А вон вальсируют Ганжа и Светлана Афанасьевна. Учительница вдруг остановилась, опустила руки, и я стал снова, уже в который раз, зрителем знакомой картины: Светлана Афанасьевна что-то выговаривала Ганже, а тот, как всегда, отвечал с усмешкой. Вчера я его спросил: «Ну и как вам видится ваше ближайшее будущее? Надеюсь, вы понимаете: покрывать вас дальше я не имею права. Да и какой смысл? По-моему, вы уже добились своего». «Да, — подтвердил Ганжа, — со Светкой у нас полный окейчик. Сеанс с гипнозом всё-таки дал результат. Но, если вы не возражаете, я продержусь до конца четверти. Иначе в вашем классе понизится посещаемость, и, не дай бог, его сократят. А ваша зарплата и без того видна только в микроскоп», — закончил он в своём стиле. «Ганжа, не думайте обо мне», — сказал я, не найдя ничего глупее.

Мимо меня, отвлекая от размышлений, грациозно проплывает Виктория Коровянская. Если бы она была так же умна, как красива! Её партнёр — ну разумеется, Пётр Тимохин. Он что-то бормочет своей даме на ухо, возможно, об узком семейном круге, коим он бы с удовольствием ограничил жизнь.

И сердце опять начинает легонько пощипывать память. Когда мы с Линой танцевали вальс, она слегка откидывалась назад, на мою руку, и напевала себе под нос. Но вот заводили танго, и она, затихнув, приникала ко мне. Её волосы, с еле уловимым запахом хвои, щекотали мой нос.

Теперь я сидел в углу зала на жёстких матах, словно на отшибе, завидовал танцующим и отчаянно проклинал себя за то, что когда-то не использовал сполна дивные, подаренные мне минуты.

Перенесшись в замечательное прошлое, я не заметил, как ко мне подошёл Ляпишев.

— Нестор Петрович, я давно хотел признаться, да не хватало духа. Значит, так. Ганжа врезал мне по делу. Я нехорошо сказал о Светлане Афанасьевне. Не то что нехорошо. Я её уважаю. Я сказал, как говорят мужики, когда проходит отличная баба. Ну, вы знаете сами.

— Не знаю. А что говорят? — спросил я с любопытством.

— Тогда вам лучше не знать. Нестор Петрович, вы меня простили?

— Прощения вы должны просить у Ганжи.

— Он меня амнистировал, — оживился Ляпишев, — врезал прямо в глаз. Вы видели сами. Будто наградил почётной грамотой!

— Геннадий, вот ты где?! — сбоку к нам приблизился Петрыкин.

Он тоже был на спектакле, я ему лично отнёс приглашение и сунул в почтовый ящик. Билет был в единственном экземпляре, остальные зрители обошлись афишей, выставленной в вестибюле. Я сам нарисовал на листке ватмана, раскрасил цветными карандашами — персонально для Петрыкина.

— Васильич, тебе чего? Ты уже высказал всё! — расстроился Ляпишев.

— Не всё. Я вот о чём подумал. Стишок ты прочёл, но этого мало. Я же не ради этого стишка тебе отдал первую смену. Будем, Гена, из тебя делать полновесного человека. Пойдём обсудим. — Он взял Ляпишева под руку и потянул за собой.

— Нестор Петрович! — беспомощно вскрикнул мой ученик.

Но я только развёл руками. Затем, словно в очереди, ко мне подступили Коровянская и Тимохин.

— Вот нашлась! Но я к вам по неотложному вопросу. Нестор Петрович, подтвердите: это же я на неё стукнул, ну, что она тунеядка! — потребовал Пётр. — Она не верит, говорит я не способен.

— Как же я могу подтвердить, если это была анонимка? — спросил я с улыбкой.

— И я тебя назначил Татьяной! Сказал: или ты, или никто! — похвастался Тимохин. — Нестор Петрович подтвердит и это. Правда, Нестор Петрович?

— Эх ты! А я думала, будто нравлюсь тебе. — Коровянская обдала Тимохина презрительным взглядом.

И попыталась уйти, но он удержал её за руку.

— Нравишься, и ещё как! — загорячился Тимохин. — Хочешь, сходим в буфет? За мой счёт! — После этого он сделал над собой страшное усилие, будто с помощью мысли перевернул себя с ног на голову, и в отчаянии воззвал ко всему залу: — Я всех приглашаю в буфет!

У тех, кто слышал, его жалобный призыв вызвал смех.

— Я серьёзно, — обиделся Тимохин. — И вас, Нестор Петрович!

— Спасибо, я уже поел.

Они отошли, и сразу передо мной материализовалась Нелли. Будто я вызвал джинна, а волшебным словом служило упоминание о пище.

— Нестор Петрович, белый танец. Я выбрала вас.

— Благодарю, Нелли, за честь.

— Вы не шутите? Вы и вправду рады?

— Конечно, Нелли. Я польщён.

И мы вышли в круг. Я давно собирался поговорить с Леднёвой, прояснить её роль в истории с пирожками, да на это не было времени, и теперь представился удобный случай. Только бы найти подходящий повод для очень деликатного разговора.

Я был погружён в эти поиски и не сразу заметил: наш с Нелли ансамбль оказался в центре всеобщего оживлённого внимания. Моя дама возвышалась надо мной на две головы, точно водонапорная башня возле рядовой постройки. А я у подножья этой башни машинально привставал на носки. Наверно, наш танец смахивал на эстрадный номер. Эта комедийная ситуация заставила меня отбросить дипломатию и немедля приступить к воспитанию своей заблудшей ученицы.

— Леднёва, спасибо вам за вашу тёплую заботу, но я не голодаю. Утром жарю яичницу и пью сладкий чай, вечером делаю бутерброды и снова чай, тоже, представьте, с сахаром. Днём обедаю в столовых, могу взять щи или борщ и даже котлеты. А вы лишаете себя и отца калорий, необходимых для ваших организмов. Вы много работаете и должны питаться сытно и обильно, — выложил я, решив не ходить вокруг да около.

— Нестор Петрович, я вас люблю! — вот что я услышал в ответ.

И как это было сказано! С обожанием! С восторгом! Это было подобно удару по темени. Слава богу, у меня кроме ипостаси мужчины есть и вторая — педагога. Первая сейчас же запаниковала, не зная как быть, — мне в таких чувствах ещё не признавалась ни одна женская душа, — но вторая, учительская ипостась, быстро опомнилась и строго произнесла:

— Леднёва, я должен с вами поговорить!

Я привёл её в учительскую, там никого не было — ну разве что за столом, в дальнем его конце, сидела пожилая учительница географии, но она сонно клевала носом, облокотившись на пухлые подшивки газет, и потому была не в счёт.

— Садитесь, — я указал Нелли на стул, а сам устроился за столом завуча. На этом месте я чувствовал себя уверенней — вид классных журналов и расписания уроков, висевшего на стене, оказывал мне внушительную поддержку. — В чём же дело, Леднёва? — Я строго постучал карандашом по настольному стеклу.

— Я лю… люблю, — повторила она упавшим голосом.

Нелли понурила голову. Моя союзница — суровая атмосфера учительской давила на ученицу. Сюда вызывали на расправу двоечников, нарушителей дисциплины и прогульщиков.

— Нехорошо, нельзя так, Леднёва! Никуда не годится.

— Я знаю. У вас образование, а я…

— Не в этом дело, Леднёва. Не в аттестатах, дипломах и прочих документах.

Я хотел поставить в пример Светлану Афанасьевну и Ганжу, но вовремя затормозил: сие касалось только их двоих. Да и кто знает, каков будет у этой истории финал. Для него, для неё…

— Как бы вам сказать…

Я не знал, с какого бока подступиться к теме, знакомой мне лишь по книгам и фильмам.

Географичка ткнулась носом в газеты, уронила на пол очки. Я подошёл, поднял этот хрупкий инструмент, он, к счастью, был цел.

— Закончился вечер? — встрепенулась старушка и беспомощно зашарила перед собой, искала очки.

— Спите спокойно. Полковой оркестр только что грянул мазурку.

Я отдал очки и вернулся на место.

— Поймите, Нелли, есть ценности важней бумаги со штампами и печатями.

— Я понимаю, — убито прошептала Леднёва. — Но что поделаешь, если вы такой красивый!

— Я красивый? Я-то? Да я форменный урод! Ну и ну! Вы меня рассмешили.

Вот в чём дело! Наивная девушка глубоко заблуждалась, принимая меня за писаного красавца. Как педагог, я обязан ей указать на эту ужасную ошибку.