на лужу крови возле уличного туалета. Оказалось, кто-то выбросил в выгребную яму новорождённого. Граждане требуют, чтобы полиция нашла виновницу этого ужасного преступления». Журналистка в синей кофточке и ладных тёмно-зелёных брючках в обтяжку стоит посреди размытой дождями площадки, её красные кроссовки заляпаны грязью. Почувствовав позыв к рвоте, я придвигаю к кровати ведро и наклоняюсь над ним. Потом откидываюсь на подушки и перевожу дух. Репортаж продолжается. Анастасия Нчимунья – красивая, высокая, со светло-кремовой кожей и тёплым проникновенным взглядом. Её карие глаза глядят с экрана прямо на меня. Мелькают кадры возмущённых соседок.
«А сейчас мы покажем вам очень тяжёлый материал, так что будьте осторожны, – говорит коллега Анастасии, довольно симпатичный парень. – Людей восприимчивых просим воздержаться от просмотра». Анастасия стоит рядом, перелистывая страницы на планшете. На заднем плане причитают женщины:
– Какой ужас…
– Найти бы эту негодяйку…
– И куда только смотрит правительство…
– Уж лучше бы аборт сделала. Зачем было убивать живого ребёнка?
– Вот именно!
Слова выстреливают в меня, словно картечь. Камера делает наезд: мужчина в чёрной робе вытаскивает из выгребной ямы пакет, измазанный в крови и фекалиях. Он разводит палочкой края пакета: внутри лежит серое тельце младенца – это мальчик. Конец репортажа.
«С вами была Анастасия Нчимунья из Чаисы, город Лусака», – говорит диктор в студии.
Из ступора меня выводят слова Эналы:
– Иве, ты как, всё ещё неважно себя чувствуешь? – Подруга смотрит на меня, сочувственно наморщив лоб.
Я киваю.
– А ты знаешь… – Она мнётся, не зная, как сказать.
Кто отец моего ребёнка? Конечно, я не знала.
– У тебя есть какие-то родственники? – Опять вопросы про семью.
– Только брат.
– Этот воришка? – недовольно спрашивает она.
Я молча киваю.
Энала подсаживается ко мне, и какое-то время мы обе молчим.
– Ты оставишь ребёнка? – наконец спрашивает она.
Не поворачиваясь к подруге, я грустно мотаю головой. Я и сама не знала, что решение уже принято. Откашлявшись, твёрдо говорю:
– Нет.
– Ладно, тогда одевайся и пошли работать. Завтра нам понадобятся деньги.
Я даже радуюсь возможности развеяться. Сегодня я достаюсь моему постоянному клиенту, которого про себя называла вонючкой. Когда в самый первый раз я выдержала его «амбре», он назвал меня лапочкой и пообещал попользоваться мной и на следующий день. Вонючка платит мне по 150 тысяч и даже вызывает для меня такси до дома – вот сколько стоит быть лапочкой. Помню, в самый первый раз меня вёз домой лысый таксист, который, прекрасно понимая, кто я такая, всю дорогу слушал госпелы[105].
Ночью мне снился Куфе: я играла с ним в прятки, а он обижался и всё время повторял: «Нет, не надо. Не прячься от меня». Хотя в жизни Куфе так и не научился толком говорить.
Наступило утро. Мы с Эналой молча собрались и отправились в китайскую частную клинику. Оказались вторыми в очереди. В приёмной на деревянной банкетке уже сидели, взявшись за руки, два школьника: она – в клетчатом красно-белом платье с красной оторочкой и он – в чёрных брюках и перекошенной бордовой рубашке. После нас пришла женщина лет двадцати пяти, сильно накрашенная. Алая помада и точно такого же цвета маникюр, туфли и сумочка. Женщина молча села рядом с нами, закинув ногу на ногу. Посидела так немного, а потом наклонилась за упавшим кошельком. Её свесившиеся вниз синие бусы из необычного камня загадочно переливались под лампами дневного света. Через несколько минут женщина лет сорока привела девочку-подростка, наверное, дочь. Женщина дёрнула её за руку, велев садиться, и первой опустилась на банкетку, водрузив на колени чёрную кожаную сумку. Дочка примостилась рядом, нервно теребя свой розовый девчачий рюкзачок. Все мы, собравшиеся в этой комнате и объединённые одинаковой проблемой, старались не смотреть в глаза друг другу. В воздухе стоял тошнотворно сладкий запах духов, исходящий от женщины с синими бусами. Мы все молчали, не произнося ни слова. Я взялась было грызть ногти, но Энала успокаивающе похлопала меня по коленке. Я уже пересчитала почти все плитки на полу, когда в приёмной снова появился врач-азиат в зелёной робе и позвал нас в кабинет. Энала схватила меня за руку и уверенно повела за собой. Неужели она уже была тут прежде? Да нет, вряд ли. Просто у неё всегда так: нахальство – второе счастье.
Из кабинета врача вышла парочка школьников. Девочка горько плакала, отталкивая мальчика, который пытался обнять её и как-то успокоить. Мы вошли в тесную комнату, и я испуганно прислонилась к стенке, уставившись на банкетку под белой простынёй, рядом с которой стоял монитор. Развернувшись на офисном кресле, миниатюрная китаянка вскинула на меня глаза и улыбнулась. У неё была чёрная с проседью короткая стрижка и кожа молочного цвета.
– Вы на УЗИ? – спросила китаянка.
– Нет, – ответила Энала, на этот раз обойдясь без своего привычного хохотка. Кажется, она тоже оробела в этой стерильной обстановке.
– Хорошо, присядьте пока, – сказала китаянка, указав на кушетку, и скрылась в смежной комнате.
Я присела и стала глядеть в окно, за которым кто-то устроил небольшой огородик. Чтобы немного успокоиться, я взялась пересчитывать проросшие из земли зелёные стрелки лука.
Вернулась китаянка в сопровождении доктора Иня, если верить бейджику на робе. Казалось, этот человек вообще не умел улыбаться. И он, и медсестра, такие миниатюрные и непонятные, казались мне инопланетянами. Доктор Инь протянул мне конвалютку с тремя большими таблетками.
– Одну примете, запив водой, когда вернётесь домой, – сказал он. – Через час примете две остальные, но их нужно положить под язык, чтобы они рассосались. Всё понятно?
– Да, – хором ответили мы.
Дома Энала сварила картошку, заставила меня поесть, заварила крепкий чай и проследила, чтобы я выпила первую таблетку.
Через час у меня начались боли в животе, а через четыре из меня начали вываливаться кровавые сгустки. Это можно было бы назвать месячными, если б не размер сгустков. Так я и бегала в туалет до самой ночи, пока не освободилась от всего, что зарождалось внутри меня. Собрав грязные прокладки в пакет, я сожгла его за домом. Где-то вдали гудело шоссе, а рядом на дереве ухала сова.
Да какая женщина осмелится убить собственного ребёнка? – вопрошал внутренний голос.
Я проснулась среди ночи от боли в животе и вся в поту. Да какая женщина осмелится убить собственного ребёнка? – снова спросил меня голос, похожий на голос Куфе.
– Такая женщина, как я, – прошептали мои иссохшие губы.
Глава 19
После аборта мне всюду мерещилось моё нерождённое дитя – за спиной у юной мамочки, на руках