Денек стоял прекрасный: ясный, солнечный; снег, морозец, но при этом довольно тепло. Моя карета представляла собой роскошный экипаж, обтянутый зеленым шелком, на отличных рессорах, с датским королевским гербом на дверцах. Мне вдруг вспомнилось, что экипаж, в который однажды усадил меня Веллингтон, выглядел как обычный кэб, и дребезжал как тачка старьевщика. По бокам сейчас скакали кирасиры эскорта — весьма впечатляюще — а сзади тянулся длинный хвост из различных повозок. Я развалился на сиденье и закурил чируту, а Детчард тем временем уверял меня, что все идет хорошо, и оснований беспокоится нет — излишние старания, ибо мной уже овладело чувство восторженной самоуверенности. Тут мы как раз въехали в первую из деревушек, и снова начались торжества.
Всю дорогу, даже в отдельно стоящих домах, нас встречали улыбающиеся лица и развевающиеся платочки: помещики и крестьяне, селянки и пахари, дети — все размахивают красно-белыми датскими флагами и причудливыми, похожими на чертополох эмблемами, представлявшими собой герб Гольштейна. [XXX*] Рабочие в своих блузах, верховые чиновники — вся сельская округа, казалось, собралась на штракенцской дороге, чтобы поглазеть на проезд моего королевского высочества. Я излучал улыбки и приветственно водил рукой по сторонам, они же вопили и махали мне в ответ как одержимые. Это было как в прекрасном сне, и я наслаждался им по полной; но потом Детчард сухо заметил, что это пока только гольштейнцы, и мне стоит приберечь часть своей королевской энергии для штракенцев.
Настоящий цирк, разумеется, начался на границе. Нас ждала огромная толпа: знать в первых рядах, прочий же сброд орал и вытягивал шеи в порядочном отдалении. По указанию Детчарда я вышел из кареты, и крики стали еще громче, чем прежде: раздалось оглушительное троекратное «гав», которое является немецким аналогом «гип-гип-ура». Какой-то тощий седой старикан, прихрамывая, вышел вперед и принялся кланяться и целовать ручки, хриплым голосом поздравляя меня с прибытием.
— Маршал фон Зальдерн, коннетабль Штракенца, — прошептал Детчард, и я стиснул старому хрычу руку, а тот изливался в любезностях, настаивая, что это величайший день в истории Штракенца.
Я, в свою очередь, заверил его, что ни один гость не прибывал в Штракенц с таким удовольствием, и если их гостеприимство лишь предвестие будущего теплого приема, то я самый счастливый человек в целом свете, ну и тому подобное. В ответ они заорали и захлопали; потом начались представления, я провел смотр почетного караула из штракенцских гренадеров, и мы продолжили путь. Фон Зальдерн ехал в моей карете, чтобы знакомить меня с достопримечательностями, как то: поля, деревья и прочая — старикан оказался шустрым как кузнечик и трещал без умолку, что я принимал с королевским великодушием. Потом он покинул меня, предоставив мне махать рукой людям, выстроившимся вдоль дороги на всем ее протяжении, а издалека доносился ужасный грохот — это салютовали пушки. Мы въехали в предместья города Штракенц.
Народ был теперь повсюду: люди толпились на мостовой, выглядывали из окон, висели на оградах, и все вопи ли как сумасшедшие. Повсюду флаги, кокарды, бравурная музыка; тут впереди появились очертания огромной арки, и экипаж стал замедлять ход.
Гомон несколько поутих, и я заметил, что к карете приближается небольшая процессия из высокопоставленных лиц в мантиях и шапочках с плоским верхом. Возглавлял ее здоровяк, несущий что-то на подушечке.
— Ключи от города, — прохрипел фон Зальдерн. — Для верноподданого вручения вашему высочеству.
Не долго думая, я открываю дверцу и выпрыгиваю; как я потом понял, этот поступок был неожиданным, но, как оказалось, удачным. Толпа при виде меня взревела, оркестр снова загремел, и маленький бургомистр, взяв ключи — здоровенные тяжелые штуковины на громадных размеров кольце — и попросил меня принять их в знак верности и любви жителей города.
— Вашего города, принц, — пропищал он. — И вашего дома!
Мне хватило ума сказать, что я до глубины души тронут оказанной мне великой честью, и вернуть ему ключи обратно. И будучи несколько возбужден, я счел уместным стащить через голову перевязь со шпагой и вручить ему оружие, заявив, что оно будет всегда готово защищать честь и независимость Штракенца, и так далее в этом роде.
Я и понятия не имел, но эта короткая речь имела огромные политические последствия. Продатские штракенцы изрядно переживали из-за немецкой угрозы их независимости, в то время как штракенцы пронемецкие спали и видели, как бы улизнуть из-под датского суверенитета. Так или иначе, крик одобрения, которым встретили этот спич, был просто оглушительным. Маленький бургомистр весь раскраснелся от избытка чувств, и со Тезами на глазах протянул мне шпагу обратно, величая меня борцом за свободу Штракенца. Не знаю, к какой партии принадлежал он, но это, похоже, не имело значения: уверен, затяни я тогда «Лудить, паять!», прием был бы не менее горячим.
Меня пригласили войти в город, и мне показалось хорошей идеей въехать в него верхом, а не в экипаже. Идея вызвала радость и суматоху: зазвучали приказы, забегали офицеры, и вот один кавалерист подвел ко мне превосходного вороного мерина, каждая линия которого говорила о скорости, и я оседлал его при всеобщем ликовании. Должен признаться, вид у меня был бесподобный: я был в голубом, с синей лентой ордена Слона через плечо (кстати сказать, я в последние годы надевал его во время официальных церемоний в Лондоне, чем повергал в оторопь датское посольство, недоумевавшее, каким образом я его заполучил. Я же адресовал их к отставному канцлеру Бисмарку). Мундир сидел на моей статной фигуре превосходно, и благодаря тому, что моя лысая башка была скрыта под шлемом с плюмажем а-ля «оловяннобрюхие», я не сомневался, что выгляжу достаточно браво. [XXXI*]
Оркестр гремел, толпа кричала, я же, миновав ворота, въехал в Штракенц. С балконов сыпались цветы, девушки слали воздушные поцелуи, выстроившиеся вдоль улиц войска силились сдержать натиск толпы, а я махал рукой, кивал своей венценосной головой вправо и влево и улыбался своим будущим верноподданным.
— Да, наездник он хоть куда, — воскликнул кто-то, а остряк из народа подхватил: — Ну, герцогиня Ирма скоро это выяснит, — и все рассмеялись.
Уверен, что при всем этом оживлении и радости, были в толпе люди, стоявшие молча, а то и вообще враждебно настроенные. Это, без сомнения, были немцы, вовсе не расположенные видеть сближение своего государства с Данией. Но при всем том, таких было меньшинство, в основном меня встречали цветами и веселым смехом, сам же Прекрасный Принц дарил очаровательным девушкам улыбки и излучал радушие.