– Какое ж скоро! И к зиме… Навалит снегу – и не покататься. По тракту только.
– Сопли-то морозить.
– А чё? – спрашивает.
– Ничё, – говорю.
– А то до Люськи, может, сходим?
– Один не можешь?
– Не могу.
– Она ж болеет.
– Райку больше слушай. Выйти-то сможет, может, если позовешь.
– Давай уж завтра.
– Насчет завтра, – говорит Рыжий, – не знаю… Мне надо в город будет ехать.
– Давно пеленки не стирал? – спрашиваю.
– Нет, – говорит. – Так чё-то… Зинка попросила.
– Ну, значит, нянчиться.
– Заткнись.
В угор поднявшись, к дому нашему приблизились. Рыжий, чтобы не помять и не намочить брюки, не сел на лавочку – стоять остался у ворот. А я, отталкивая от себя ногой радостно бросившегося ко мне Буску и скрестив в кармане пальцы на руке, в избу направился.
– Ты скоро?
– Да. Зайду и выйду.
Сумрачно в избе. Свет почему-то мама не включает. В очках, она сидит на диване, носок, натянув его на электрическую лампочку, штопает. Нинки и Коля-на дома нет. В клуб, на танцы, умотали. Кино там было. «Брак по-итальянски». Я его видел. Они – нет.
– Мама, – говорю.
Оторвала взгляд от заделья, на меня поверх очков смотрит.
– У? – говорит. – Не ждали, не гадали… Еще не утро, он уж заявился.
– Я ключ возьму от мотоцикла?
– Ты у отца уж лучше спрашивай…
– А где он… спит?
– Прилег вот только что… Китай все обсуждал.
Пошел я в другую комнату. Слышу:
Радио играет. Песни по заявкам. Людмила Зыкина поет. Про Волгу.
Вижу:
Подстелив под себя вверх черным мехом белый полушубок, лежит на кровати папка, не раздевшись. Спит, не спит ли, но глаза закрыты.
– Пап, – тихо говорю.
Молчит.
Тогда уж громче повторяю:
– Папка!
– Ну, – говорит, глаза не открывая.
– Можно…
– Чё можно? – спрашивает.
– …ключ возьму от мотоцикла?
– Бери.
Ну, думаю.
Пошел я на кухню. Взял со шкафа ключ. К двери направился.
– Долго-то не гуляй, гулёна, – говорит мама.
– Нет, не буду, – отвечаю.
– Скорей занятия уж в школе начались бы…
– Скоро.
На крыльцо вышел. Свистнул Рыжему. Вступил тот в ограду.
– Помоги, – говорю.
Мотоцикл из гаража вывели. Затем – по доскам через подворотню – из ограды. Заводить стал. Ногу об рычаг отбил – тот, мотоцикл, не заводится.
С горы поехали. И так, на скорости, не запустился. И свечи, вывернув, почистили. И поменяли их на новые. И прочихать, еще раз свечи выкрутив, пробовали. И подсасывали. Ни в какую.
– Зараза, сглазил, – говорю.
– Кто? – спрашивает Рыжий.
– Кто!.. Сам себя!.. Соврал тут Маузеру как-то, что не работает, что карбюратор не в порядке. И получил вот… по заслугам.
– А-а. Кто, – говорит Рыжий, – сглазил, тот и разглазить должен.
– Как?
– А я не знаю. Я ж не ведьма. Ты же ведь сглазил, ты и это…
– Ну, раз не знаешь, не болтай.
– А почему решил, что карбюратор?
– А что?
– Причина, может, в зажигании…
– Легче тебе от этого?
– Да мне-то…
Взопрев, как мыши, и измучившись, в гору вкатили мотоцикл – чуть ли не двести килограммов. В гараж поставили его.
Из ограды вышли. Я сел на скамейку. Рыжий стал рядом, возле палисадника и, покосившись в сторону темных окон нашего дома, закурил. Давно уже все в Ялани знают, что Вовка курит, как мужик, но он еще таится почему-то – по привычке.
Чуть отдышались, Рыжий предлагает:
– Может, хорька к кому-нибудь загоним?
– Оголодал?
– Да ради интереса.
– В чей огород?
– Хоть в чей.
– К Люське Маркеловой?
– Можно и к ним. А ты бы после ее вызвал.
– И накормил ее, твою красавицу, их же горохом или огурцами?.. Ты это здорово придумал. Нет, не хочу.
– Ну, в клуб пойдем?
– А чё там делать?
– А чё там делают!.. Обычно. Хоть поиграем в бильярд.
– Ага. В субботу-то… Там мужики… На водку состязаются. Обычно. До биллиарда не пробьешься.
– Ну, тогда, может, медовухи вынесешь… немного… То меня только заусило.
– Нет, не сегодня.
– А когда?
– Ну, будет время, – говорю. – Мне, кровь из носу, надо бы в Черкассы…
– А-а, – говорит Рыжий.
– Пешком пойду… Я обещал ей.
– А чё парней не попросил… Отвез бы кто-нибудь.
– Да неохота.
Молчим.
Далеко где-то гармошка играет, поют песню На муромской дороге стояло две сосны – с сеном отставились, так отмечают.
– Подожди, – говорит Рыжий. Сказал так, окурок бросил в палисадник и пошел.
– Ты куда? – спрашиваю.
– Да тут… я счас. Не уходи.
В Городской край, вижу, направился. За углом больницы скоро скрылся.
Сижу. Жду – чего, и сам не понимаю.
С листьев березы часто капает. И мне на плечи попадает. Чтоб пересесть или чуть сдвинуться – нет и на это даже настроения, терплю.
Полчаса прошло, не больше. Слышу: топот. Едет, вижу, кто-то на гнедом коне. Подъезжает, под березой нашей останавливается.
– Чё вытаращился? – спрашивает.
– Ты откуда? – удивляюсь.
С коня спрыгнул, за повод его держит.
– Мерзляковых, – говорит, – знашь?
– Это каких?
– Да кержаки-то.
– Они, Мерзляковы, – говорю, – все кержаки.
– Да в Городском краю живут, рядом с Пашкой Сотниковым. Дочь их, горбунья, в восьмом классе…
– Знаю, – говорю.
– Гость к ним из Ворожейки приехал верхом. Уже три дня у них гарцует, – говорит Рыжий. – Коня возле ворот держит, травы ему только приносят. И тятя с ними пил вчерась, домой чуть тепленький приперся. Метал стожок-то сёдня – помирал. С седлом вон даже. Поезжай.
– Да я куда на нём?.. И где оставлю его там?
– И стремена вон медные, почти что золотые… В лесу привяжешь… где-нибудь, перед деревней.
– Да уж.
Рыжий задумался. И говорит:
– Черный, с тобой, ли чё ли, прокатиться?
– Давай.
– Я, чур, в седле.
– Ну, ладно, – соглашаюсь.
Запрыгнул Рыжий в седло. Сидит. Ему папахи только не хватает.
– Ты подожди теперь… Сейчас я, быстро.
– Куртку какую-нибудь мне вынеси… А то в рубахе-то – прохладно… ишшо вспотел вон, дак и вовсе. Проехал чуть, и уже чувствую…
Забежал я в ограду, взял в гараже брезентовую куртку и солдатскую фляжку, подаренную мне когда-то моим самым старшим братом Геной, пошел в подсобку, налил там папкиной кружкой во фляжку медовухи – полную, в карман ветровки ее сунул. Вышел на улицу. И говорю:
– Ну, чё, поехали?
– Садись.
Запрыгнул я со скамейки на коня, за спиной у главного наездника устроился.
– Ты только рысью не гони… Да и галопом не пускай… то об седло я все себе раскокаю…
– Да не боись, – смеется Рыжий, надевая куртку. Надел.
Вцепился в куртку я – держусь.
Стегнул Рыжий коня. Рысью тот под гору пустился.
– Тише! – прошу.
– Да тока здесь… Проверить надо, как он на ногу…
Нормальный конь, и на ногу нормальный. На тракт выбрались. Едем.
– Хочешь? – спрашиваю.
– Чё? – отзывается Рыжий.
Подаю ему фляжку.
– А это чё?
– А ты попробуй.
– Ух ты! – попробовал.
– Не разом всю!
– Да нет, конечно!
Отпил Рыжий сколько-то. Вернул фляжку мне. И я выпил.
– Эх, хороша!
– А ты как думал!
– Васька давал Арынин… кислая.
В ельник вступили лишь и песню тут же затянули: я одну, Рыжий другую – ничуть нас это не смущает.
А медовуху в ельнике уже допили.
В Черкассы въехали. Совсем стемнело.
– Я уж, – говорит Рыжий, – тебя не стану дожидаться. То вдруг коня они там хватятся.
– Ладно, – говорю, – езжай.
– Дуське привет передавай.
– Хорошо, – говорю. – Передам.
– Пламенный. Может, и мне… Да нет, поеду.
Рыжий, пришпорив коня пятками, обратно поскакал. А я подался к Таниному дому.
В доме тихо. Света в окнах нет.
Постоял минут десять. Посвистел. Никто не вышел.
Ну, думаю.
Слышу, мотор работает около клуба. Туда направился. Здесь близко.
Клуб не велик, в нем нынче тесно. Девчонок восемь или десять. Парней чуть меньше. Лет от семнадцати, наверное, и младше.
И Таня тут. И Дуся тоже. Сидят они рядом.
Подошел к ним. Привет от друга Дусе передал. Та приняла, но посмеялась.
– И ему, – говорит, – пламенный. Не довезешь?
– Да попытаюсь.
Возле радиолы, что стоит на тонких, длинных ножках, сидит девчонка. Симпатичная. Семиклассница, быть может, вряд ли старше. Та, которая, когда мы с Рыжим первый раз сюда приехали, танцевала со своей подружкой, в мамкиных, скорее всего, туфлях. Сейчас не вижу, в чем – под стулом ноги свои спрятала, в тени. Да в сапогах резиновых, наверное, – как по погоде-то. Пластинку только что вот поменяла.
Падает снег. И это летом.
Пошли мы с Таней танцевать.
Смотрят все в нашу сторону. Никто больше, кроме нас, не танцует.
Закончилась песня. Опять ее девчонка эта ставит.
– Как, – спрашиваю, – ее зовут?
– Кого?
– А ту, которая за радиолой.
– Черкашина Наташка, – отвечает Таня. – Очень хорошая, смешная.
– Конечно, – говорю, – хорошая.