Мисс Вейзи сияла.
Тут Кейтон неожиданно обратил внимание, сколь тревожно и болезненно воспринимает эти ухаживания мистера Райса за мисс Вейзи мисс Сомервилл. Они ей явно не нравились. Зная, что она лишь недавно познакомилась с мистером Райсом и отозвалась о нём весьма нелестно, он недоумевал. Если даже предположить, что красота мистера Райса все же пленила её, и она ревнует, едва ли, подумал он, она не показала бы это — мисс Сомервилл относилась к той касте, что умела скрывать свои чувства. Наконец он заметил, что мисс Эбигейл после ужина, оставив его, приблизилась к мисс Джоан Вейзи и несколько минут о чём-то тихо говорила с ней. «Сердечно благодарю, мисс Сомервилл, но вам как-то не пристало бы слушать вздорные сплетни, продиктованные завистью и злостью…», услышал Кейтон, и мисс Сомервилл, несколько раздосадованная, снова подошла к нему. Он хотел было поинтересоваться темой их беседы, но тут появились брат и сестра Ренны, Тираллы и мисс Хилл, а из соседней гостиной вышли леди Кейтон и леди Блэквуд. Кейтон получил приглашение от Гордона Тиралла на званый обед в среду, а леди Джейн сообщила о её вечере, назначенном на следующую пятницу.
Уже провожая дам, услышал короткий разговор между леди Джейн и её воспитанницей.
— Это было совершенно излишне, дорогая моя. Не надеялась же ты быть услышанной?
— Она играет с огнём.
— Твои предостережения только подольют масла в этот огонь…
Мистер Кейтон склонил голову, чтобы скрыть улыбку. Он понял, что мисс Сомервилл пыталась предостеречь мисс Вейзи от того, кто казался ей самой виконтом де Вальмоном. Это было и благородно, и высокоморально. Но и глупо.
Мистер Кейтон был абсолютно согласен с леди Джейн.
…По возвращении домой леди Кейтон спросила племянника, понравился ли мисс Эбигейл его новый фрак? Он ответил, что, к несчастью, он не был замечен мисс Сомервилл и не удостоился её похвал.
— Но ты-то, надеюсь, уронил несколько тонких комплиментов её прелестной прическе и очаровательному платью? Она выглядела просто чарующе.
— Девицы, дорогая тетушка, делятся на умных, которым недосуг прихорашиваться, и дурочек, которым некогда умнеть. Мисс Эбигейл не нужны мои комплименты. Она не показалась мне тщеславной.
— Есть тщеславие особого рода. Иногда комплимент мужчины приятен потому, что он — свидетельство внимания.
— Если лесть сделала кого-нибудь счастливым, миледи, то, конечно, этот какой-нибудь набитый дурак.
Тётка странно посмотрела на него.
— Мисс Сомервилл… не нравится тебе?
Он пожал плечами.
— Почему? Она умна и красива. В ней ничего отталкивающего. А кстати, — обронил он, вспомнив о том, что было для него подлинно отталкивающим, — кто такой мистер Уилсон?
— Чарльз Уилсон? Он сквайр из Сомерсетшира. Опекун мисс Джоан Вейзи. Она его внучатая племянница и выросла в его доме.
Кейтон кивнул. Ему становились понятны истоки глупости девицы.
Уже в постели, за полночь, Кейтон, вспомнив вопрос тётки, поморщился. Он действительно не считал мисс Эбигейл тщеславной, и не сказал ей ни одного расхожего комплимента. Но не потому, что не хотел льстить. Мисс Эбигейл была достойной питомицей весьма мудрой особы, и глупо было думать, что она нуждается в восхищении урода. Ему даже казалось, что он унизил бы себя, проронив нечто подобное тому, что поминутно твердили своим дамам остальные мужчины. Он не мог рассчитывать на то вознаграждение, в расчёте на которое проговариваются все эти затасканные и расхожие любезности, так зачем же утруждать себя и смешить мисс Эбигейл? Мисс Сомервилл была умна и талантлива, он понимал это, и давать ей повод для смеха ему не хотелось.
Впрочем, гордыня его была столь же ущербна, как и его внешность, ибо он стеснялся уподобиться толпе, не хотел быть, как все, но не стыдился воровать. Вот и сейчас, осторожно, откинувшись на ложе, вытаскивал из памяти ворох украденных подробностей: нежный абрис груди, хрупкие плечи, тонкое запястье… Он пожалел, что не договорился у Беркли с Камэроном и Райсом о новом кутеже, но теперь это надлежало оставить. Камэрон смотрел на него волком из-за мисс Сомервилл, а что до мистера Райса — ему есть, чем заняться. Один Кейтон идти в бордель не хотел, больно злачным было местечко. Чёрт с ним, перетерпит. Он вздохнул, и тут ощутил, что в душе вдруг промелькнуло что-то совсем уж чёрное, отошнившее сердце каким-то зловонным смрадом. Плоть умолкла, душа словно застыла на ледяном ветру, и Энселм, не понимая, что с ним, сел на постели. Но на него внезапно навалилась свинцовая сонливая тяжесть, он ощутил, как смежаются веки, и едва успев загасить свечу на столе, рухнул на ложе.
Через минуту он уже спал.
Следующие два дня за окном лил дождь, и Кейтон не высовывал носа из дому, хотя получил несколько приглашений. Батская суета начала утомлять его. Прошедшие дни были какими-то суматошными, ему наскучили чувства и страсти всех этих людей, до которых ему, в конце концов, не было никакого дела. Все они, он замечал это, любили кого-то, за кем-то ухаживали, сходили по кому-то с ума и ревновали, но их отношения, запутанные и скрытые, хоть поначалу и заставили его страдать, теперь навевали лишь скуку и досаду.
Господи, зачем судьба хочет оторвать его от подлинного призвания, от академической карьеры? Ему никогда не быть Даффином, он понимал это, но разве покойный Гритэм был красавцем? Между тем, Энселм по-настоящему был привязан к старику. А раз так — и у него могли бы когда-нибудь появиться ученики, может быть, он стал бы хорошим педагогом, учиться у него считалось бы честью. Наша ущербность бросается в глаза лишь тогда, когда мы претендуем на не своё место в жизни. Кто узнает, что ты не имеешь голоса — пока ты не вылез на сцену? Кому придёт в голову оценивать твоё остроумие — если ты не начал во всеуслышание рассказывать анекдоты? Его уродство никого бы не интересовало — избери он, как намеревался, одинокие научные стези. К пятидесяти годам морщины скрыли бы безобразные черты, его оценивали бы подлинно по тому, в чём он был силён — по блеску холодного разума, по пониманию сокровенного смысла текстов былого.
Но его пути были искажены — и теперь он вынужден был поминутно сталкиваться с отражением в чужих глазах только своей ущербности, чувствовать себя униженным женским пренебрежением и выслушивать мерзейшие замечания. Кто не хочет быть фигляром, пусть избегает подмостков: взобравшись на них, не фиглярствовать уже нельзя. Но разве он хочет фиглярствовать? Разве ему нужны подмостки? Почему отец не хочет понять его? Почему его не слышит тётка? Да, продолжение рода… Но уродство, комициальная болезнь, болезни крови королевских фамилий, лунные склонности мужественности к мужественности и сумасшествие — это ступени вырождения, начало конца старых родов, знаки обречённости. Безбрачие сестры отца. Красавица-тётка так и не вышла замуж. Смерть Льюиса… Тридцатидвухлетний красавец сгорел в легочном чаду за две недели… Его уродство.