Там, у Валентины. Ей только что позвонили, сообщили…
Вдруг с треском от старого любимого клена, что напротив окна, отвалилась огромная разлапистая ветвь, которая все эти годы защищала от непогоды и давала прохладу их жилищу. В секунду клен располовинило. В квартиру ворвался яркий свет, разорванный ливнем и вспышками молний. Стало как-то неуютно, незащищенно. Пусто… Света заплакала. Что-то ушло вместе с этой старой ветвью. Погибло. Располовинилось…
Она вспомнила самое больное – Новосибирск…
…На манеже шло вечернее представление. За стенами цирка творилось что-то невообразимое! Молнии над городом без конца вспарывали мятущееся небо, озаряя все вокруг до мельчайших подробностей. Ужасающие раскаты грома придавливали к земле и плющили всех, кто не успел спрятаться в норы, под крыши или в укромные места. Один залп еще не затих, как следующий, раскалывая небосвод, оглушал все живое страшным грохотом, от которого в этот час не было спасения. Хотелось забиться в дальний угол темной кладовки, куда-нибудь под старые ватные одеяла, лишь бы не видеть и не слышать происходящего. Непрекращающаяся канонада у людей и животных рвала перепонки, словно в этот час все небесные барабаны, предвестники Апокалипсиса, объявили миру великую вселенскую тревогу.
Два могучих фронта встретились над головами землян и теперь выясняли отношения, кому из них быть. Сошлись две могучие силы, и борьба шла на уничтожение. Дождь хлестал улицы и дома, неся потоки воды по тротуарам и газонам, сметая все на своем пути. Очередная молния ударила в центральный крест на куполе храма, что рядом с цирком. Дымящийся крест покосился, но устоял. Цирку тоже досталось. Следующий удар пришелся по нему. Разряд в миллионы вольт с яростью вонзился в его самую высокую точку. Полетели искры на крыше, что-то полыхнуло, зашипело, и во всем здании погас свет. На купольной галерее, что над манежем, экстренно включилась система аварийного освещения от аккумуляторов. Зажглось несколько прожекторов. Свет был не очень ярким, но достаточным для того, чтобы оглядеться и покинуть манеж. Эта аварийная система была специально предусмотрена на случай, если выключится свет, а на манеже, например, хищники с дрессировщиком в клетке. Шансов у последнего не было бы никаких. Воздушным гимнастам в полной темноте тоже пришлось бы несладко…
Инспектор манежа, лишившись микрофона, зычным голосом призвал всех к тишине, попросил оставаться на своих местах и ждать его последующих объявлений. Трубач шутливо наиграл фрагмент «Темная ночь…», чем изрядно повеселил зрителей. Ситуация была нештатная и тем самым забавная. Оркестр на «меди» попытался что-то там исполнить, заполняя затянувшуюся паузу. Те музыканты, кто был связан с электричеством, дурачась, изображали подыгровку, перебирая пальцами по потерявшим голос инструментам.
На конюшне Захарыч зажег все фонари, благо у него имелся их целый арсенал. В батарейках тоже не было дефицита. Лошади уже стояли готовые к работе, нетерпеливо переминаясь в денниках. Здесь же она – Светлана Иванова, тоже в полной «боевой». Скоро ее выход. Длинное черное платье в пол с коротким царским шлейфом всегда сидело на ней как влитое, подчеркивая стройную талию и изящество фигуры.
На конюшню вошел инспектор и сказал, что первое отделение отменяется, о втором сообщит отдельно. «Город света пока не дает».
– Что ж, раз разговор пошел о свете, то она, Света, без всякого света идет переодеваться в гримерку. Если что, зовите…
В кромешной темноте ощупью она, помнится, пробиралась по ступенькам лестницы, которая лишь на мгновение освещалась через окна всполохами молний, после которых становилось еще темней. Ориентировалась исключительно на гладкие перила, считая повороты.
Поднимаясь на следующий этаж, вдруг услышала голос Валентины, которая в сильном волнении что-то жарко шептала кому-то. Светлана поняла кому, услышав имя. С бьющимся сердцем, она, жена Павла, прижалась к холодной стене и в беспомощности опустила руки…
– Пашенька! Вернись ко мне! Умоляю тебя! Я стала совсем другой! Совсем, совсем! Я люблю тебя! И любила всегда, с первой нашей встречи. Я же была твоей первой женщиной! Вспомни, как нам было хорошо! Давай все начнем сначала!
– Валечка! Ты, наверное, забыла, как мне было больно! Ничего я сначала начинать не хочу! И не буду! Ты прошлась по мне танком. Ты сожгла меня! Я живу с пеплом в сердце. Даже не знаю, умею ли я теперь любить?
– А Света? Неужели без любви? Мне назло?
– Не трогай Свету! Она спасла меня. Мне с ней хорошо! Очень хорошо! Она настоящая женщина! Жена! Человек! Мне с ней тепло и спокойно…
– А как же любовь, Пашенька?
– А что это такое? Ты сама-то знаешь?
– Я, Пашенька, знаю! Теперь, ох, как знаю…
– Прости, Валечка. У меня нет прошлого. Я его забыл. Есть только настоящее. И будущее. И мое будущее с настоящим – Света. Прости. И прощай. Уйди из моей жизни. Уйди навсегда!..
– Ты меня из сердца все равно не выбросишь! Я тебе, Пашенька, сниться буду! Так и знай!
– Надеюсь, что нет. Хватит мне в жизни кошмаров! Я хочу жить! Слышишь? Жи-ить! – Пашка последнее слово не сказал, выкрикнул со стоном и рванул вверх на свой этаж, в темноте спотыкаясь и ударяясь о дверные косяки, ища спасение в своей гардеробной.
Валентина прислонилась загримированной щекой к шершавой стене, пытаясь найти в эти секунды хоть какую-то точку опоры. Слез не было. Были лишь глухие стоны со словами: «Господи! Помоги мне! Господи!..»
…И теперь, почти тридцать лет спустя, глядя сейчас на разгулявшуюся непогоду, до нее долетали из того далекого прошлого жаркие, полные боли слова Валентины. Видимо, именно тогда появились первые шрамы на ее сердце. И не только на ее…
…С покусанными губами, спотыкаясь, пропуская ступеньки, летела она, Светлана Иванова, по темным лестничным маршам вниз к служебному входу цирка. Ее сердце сжал невидимый кулак. Легкие влипли в грудную клетку, и не было возможности вдохнуть. Она понимала, что если не сделает вдох сейчас, то не сделает его больше никогда. «Ну же! Хотя бы раз! Хоть каплю воздуха!..»
Она потеряла туфлю и даже не заметила этого. Платье за что-то зацепилось, дернуло назад, словно останавливая. Раздался треск. «Плевать!..»
Вспышки молний на мгновение указывали путь, ослепляя окончательно и без того незрячие глаза. Пролет один, другой, поворот. Впереди что-то засветилось, или показалось? Может, это прощальный свет в конце тоннеля, как принято у уходящих? Нет, это на вахте зажгли свечу. Уже практически падая, теряя сознание, из последних сил прошелестела длинным платьем мимо испуганных вахтеров, подметая оторвавшимся черным шлейфом бетонный пол служебного входа. Дверь от удара ее руки с треском распахнулась и…
На улице в очередной раз