Читать интересную книгу Гибель Византии - Александр Артищев

Он еще не успел узнать, что день назад к Феофану прибыл гонец с донесением о том, что султан, сразу после визита к нему великого визиря, отсрочил свое почти уже принятое решение о джихаде, а потом и вовсе отменил его. Спустя определенное время том же узнали папский двор и королевские дома Европы.

Призрачная надежда умерла, не успев родиться.

Константинополь вновь остался один против готовящейся к новым завоеваниям Азии.

ГЛАВА XVI

На первый взгляд приземистый двухэтажный особняк немногим выделялся среди прочих строений. Однако стены, массивнее обычных, ряд зарешеченных окошек-бойниц, до которых едва ли мог дотянуться рукой высокого роста человек и каменный бруствер с зубцами по краям плоской крыши вызывали сходство с крепостным бастионом. Выстроенное столетие назад, во времена мятежа плебса, здание смотрелось достаточно надежно и сейчас, но даже это не остановило византийского нобиля, вместе с семьей покинувшего свое родовое гнездо еще в начале прошлого года.

Пустое и вместительное строение приглянулось вожаку наемников. Изгнав из его стен десятка два бродяг и нищих, Джустиниани разместил в нем свой штаб, отдав левое крыло под казарму, а правое — под конюшни и оружейный склад. На крыше дома и у ворот были выставлены часовые; деревья и кусты вокруг дома для лучшего обзора вырубили под корень; ставни окон первого этажа наглухо заколотили досками.

Некоторое время спустя часть комнат, облюбованных Джустиниани и его офицерами, пришлось освобождать — сведшая близкое знакомство с генуэзцами, Ефросиния не желала более оставаться в своем прежнем жилище возле Форума Тавра.

Ошибся бы тот, кто счел бы ее поступок прихотью избалованной женщины или тягой к новым ощущениям. И не был бы прав, предполагая лишь корыстный расчет. Родовитый номарх Лука Нотар, владелец обширных поместий на материке и на островах, мог дать несравненно больше бродячего кондотьера, за плечами которого была лишь доблесть, перемноженная на славу. На этот шаг гетеру толкнуло нечто иное и основной тому причиной был страх, чувство беззащитности и постоянное, сводящее с ума ожидание расправы. Подосланный к ней юноша, едва не задушивший ее насмерть, обещал вернуться и она была более чем уверена — он сдержит свое слово. А если так, и мегадука не в силах ей помочь, не лучше ли ускользнуть от судьбы, спрятавшись за могучей, как бы вытесанной из грубого камня спиной кондотьера, шутя перерубающего бревно одним ударом своей секиры?

Только Лонг с его зарядом самоуверенности и бьющей через край энергией, как лев бесстрашный и неукротимый, мог заглушить в ней ноющую смертную тоску. Она поверила в него, пошла за ним безропотно, как невольница, с каждым днем все более проникаясь силой духа этого человека, к слову которого прислушивался даже сам император.

Ефросиния приблизилась к окну и сдвинула в сторону плотные шторки. Замкнутое пространство внутреннего двора не радовало глаз, скорее наоборот, способно было ввергнуть в уныние. Прямо в центре, в кругу запущенных кустов роз, темнело углубление небольшого бассейна с круглой каменной чашей посередине; на его дне, на слое рассохшейся грязи, горбилась наметанная ветром куча желтых прошлогодних листьев и мелкого мусора. Две статуи, все в паутине мелких трещин, с въевшейся в поры мрамора серой пылью, в безмолвном желании тянули друг к другу обломки давно перебитых рук. И от той нерастраченной страсти, еще теплящейся во встречном движении двух искалеченных каменных тел, от пересохшего бассейна и чахлых кустов вокруг, возникало щемящее душу ощущение заброшенности и запустения.

Неподалеку от статуй, на деревянной скамье, сидел один из адъютантов Лонга и по-собачьи преданно не сводил глаз с окон второго этажа. Ефросиния досадливо передернула плечами и опустила шторку: это молчаливое обожание начинало прискучивать ей. Почему бы этому юнцу с заостренным, смешно вытянутым вперед лицом не понять тщетности своих мечтаний? Он не нужен ей, как не нужны и все прочие, неспособные дать то, что ей действительно необходимо — покоя и легкости бытия.

— Джустиниани, Джустиниани, — несколько раз задумчиво произнесла она.

В силах ли он не только пообещать, но и сдержать слово хотя бы на обозримый срок?

— Однако, где же он?

Лонг запаздывал. Она взглянула в окно: судя по тускнеющим облакам, солнце клонилось к закату. Ефросиния взяла из вазы лепесток пастилы и надкусила его. Рот тут же наполнился вязкой сладостью. Непрошенные мысли теснились в голове, вызывая тревогу и беспокойство.

Уж не кроется ли за медлительностью генуэзца близкая пресыщенность? Едва ли. Ефросиния была уверена в силе своих чар на мужчин, умело использовала накопленный опыт и знания, чтобы приблизить, привлечь на свою сторону тех, на кого можно было бы положиться в трудный час.

Она прошлась по комнате, остановилась перед зеркалом и внимательно рассмотрела себя. Поправила прядку волос, выбившуюся из прически, разгладила несколько несуществующих складок на платье, вздохнула и отошла прочь. Выхватила из кресла пригревшегося там котенка и стала машинально гладить и тормошить его. Недовольно пища, котенок отбивался. Затем выпустил когти и довольно сильно царапнул в ладонь.

— Ах, негодный!

Коротко взмяукнув, котенок полетел вверх тормашками. Ефросиния легла на софу и оперла подбородок на скрещенных руках.

От ворот послышались голоса и цокот копыт. Она приподняла голову и прислушалась.

— Эй, где ты там! Заснул?

— Отворяй, бездельник! Не заставляй нас долго ждать.

— Синьор, на виселицу часового! Этот негодяй осмелился не сразу признать вас!

Звон копыт проник в дворик, слегка поутих и звуча уже в замедленном ритме, стал удаляться в сторону: лошадей уводили в крытые стойла. Возбужденный гомон разбился на отдельные голоса, и по мере того, как ландскнехты расходились на ночлег, звучал все глуше и неразборчивее. Еще недавно малолюдный двор быстро оживал: запахло разогреваемой стряпней, в окнах заплясали огоньки свечей и масляных ламп, вдоль крытых галерей замелькали тени, где-то с грохотом повалилось составленное в пирамиду оружие.

Зычный бас Джустиниани, подобно дальним раскатам грома уже слышался в конце коридора. Ефросиния ждала, не поднимаясь с дивана. Шаги приблизились, смолкли за дверью, которая тут же стремительно распахнулась перед кондотьером.

— Ефросиния, ты спишь? Почему в комнате такая темень? — услышала она.

— Свечей! — рявкнул Лонг, поворачиваясь к двери.

— Не надо, оставь, — женщина поднялась и приблизилась к окну.

— У меня разболелись глаза.

Лонг обогнул кресло и с размаху уселся в него. В глубине сидения что-то коротко треснуло.

— Бедняжка, — от души посочувствовал он. — И у меня в глазах какая-то резь. Весь день в пыли и под солнцем, а тут еще греки вздумали опробовать свои бомбарды. Пришлось наглотаться дыма, растолковывая им правила точной наводки.

Он оглушительно захохотал.

— Византийцы отважны духом, но уже успели слегка отвыкнуть от оружия. Вот потому-то им и приходится сейчас многое наверстывать.

Кондотьер энергично потер ладонью онемевшие мышцы шеи.

— Святая Дева тому порукой: сегодня я устал больше обычного.

Вошел слуга с двумя канделябрами в руках. За ним, толкая столик на колесах, мелко семенила мулатка Ефросинии. Лонг подхватил с золоченого блюда большой кусок холодного мяса и жадно вгрызся в него. Мулатка подняла кувшин с вином и наклонила его над кубком кондотьера.

— Прочь, женщина, — проворчал тот с набитым ртом. — Не прикасайся к кувшину. Вино должно разливаться руками мужчин!

Ефросиния подошла и села в кресло напротив.

— Ты предпочитаешь наливать себе вино сам? Зачем? Ты можешь позвать слугу и приказать ему сделать это.

Лонг только отмахнулся.

— Любовь моя, мы не в царской трапезной среди напыщенных вельмож. За этот день такое количество людей промельтешило у меня перед глазами, что теперь назойливость прислуги лишь начинает докучать. Да и потом, привычки старого солдата…..

Женщина покачала головой.

— Не забывай, Джованни, ты не просто солдат, а второе лицо в государстве после василевса.

Кондотьер вновь расхохотался.

— Что верно, то верно! Но только до поры до времени. Вскоре после того, как мы пинками под зад погоним турок от стен города, твои соплеменники найдут способ отделаться от меня и моего отряда.

— И ты так спокойно относишься к этому?

— Как же иначе к этому относиться? Уповая на силу и прошлые заслуги, требовать себе высших постов при дворе? А затем, сменив доспехи на мантию с пурпурной каймой по краям, до конца своих дней вариться в похлебке из чужих интриг? Нет, эта участь не по мне!

Ефросиния не сводила с него глаз и под ее пристальным, выразительным взглядом Лонгу стало слегка не себе. Он что-то буркнул себе под нос, налил еще вина, но не спешил подносить его ко рту.