молодым офицером, авиационным техником, Вронский проходил службу на аэродроме в Гросенхайне. Выражая недовольство складывающейся службой и отношениями с командованием, находясь, очевидно, в стрессовом состоянии, он решился на безумный поступок. Во время регламентных работ вырулил самолет-истребитель на взлетно-посадочную полосу и поднял его в воздух. Поразительно то, что все это он совершил, не имея достаточных летных навыков. Специалисты посчитали подобный случай единственным в своем роде в авиации. С командного пункта видели, как самолет, словно пьяный, шел на низкой высоте, шарахаясь из стороны в сторону. Перелетев границу ГДР и ФРГ, Вронский не смог совершить посадку, поэтому катапультировался в английской зоне, где самолет упал и разбился. Позднее он пытался вернуться и даже обращался в советскую военную миссию связи в ФРГ, но что-то ему помешало. Очевидно, на его пути к возвращению встали спецслужбы.
Весной 1976 года в составе молодого пополнения в Группу советских войск в Германии прибыл новобранец Алексейчук, 1957 года рождения, член ВЛКСМ, житель Ивано-Франковской области. Командование определило его рядовым в ремонтновосстановительный батальон 47-й танковой дивизии гарнизона Хиллерслебен, находившегося в относительной близости от границы с ФРГ.
После прохождения курса обучения молодого бойца и принятия присяги Алексейчука определили в батальон в качестве токаря. Службой в армии он тяготился, избегал физических нагрузок, нарушал воинскую дисциплину. В августе с кожным заболеванием лег в госпиталь, успешно прошел курс лечения, но от выписки из госпиталя всячески отлынивал. 3 сентября его все же выписали, но он, пользуясь бесконтрольностью со стороны командования, в течение четырех дней скрывался на территории гарнизона, а затем дезертировал из части и в районе деревни Дерен 9 сентября перешел границу ФРГ. Алексейчук попросил политического убежища в ФРГ и на встрече с советским представителем отказался от возвращения в СССР.
Причиной побега Алексейчука на Запад явилось стремление уклониться от несения воинской службы. Как личность и источник информации он интереса для разведок противника не представлял.
Много забот командованию и военным контрразведчикам доставляли самовольные оставления частей и дезертирства. На организацию розыска военнослужащих в ущерб боевой подготовке и несению службы отвлекались заметные силы личного состава и транспорта. Нередко к розыску подключались полиция, органы безопасности и пограничники ГДР. Только они имели право досматривать транспорт, проверять жилые и служебные постройки местных жителей. Наша компетенция в этом вопросе ограничивалась рамками территории, занимаемой и используемой советскими войсками. При наличии у бежавших оружия возникали крайне острые ситуации, иногда приводившие к человеческим жертвам. Побеги и розыски подрывали престиж советских войск в глазах населения ГДР. Стыдно было смотреть, как немецкие полицейские с собаками участвуют в поиске наших бежавших солдат.
Центр придавал исключительно важное значение самовольному оставлению военнослужащими частей. О каждом побеге следовало докладывать в Москву, которая ход розыска держала на контроле.
Мне приходят память некоторые остросюжетные розыски военнослужащих Группы войск.
Однажды солдат, бежавший из воинской части 3-й армии и вооруженный автоматом, на автобане Берлин — Ганновер в районе города Магдебурга забрался в яму, вырытую посредине, между полосами движения, в связи с ремонтными работами, и открыл огонь по своим преследователям. В результате парализовал на время все движение транспорта на этом активном участке автобана. Расстреляв патроны, солдат привязал к стволу автомата белый носовой платок, поднял его над «окопом» и сдался.
Во время розыска беглеца близ Франкфурта-на-Одере следы привели во двор дома местного жителя. Было ясно, что солдат прячется в сарае на чердаке. Как только немецкий полицейский, взявшийся проверить возникшие подозрения, поднялся по лестнице на чердак, разыскиваемый расстрелял его автоматной очередью. У полицейского, как потом выяснилось, остались сиротами пятеро детей.
И еще один случай. Бежавший из части южнее Лейпцига военнослужащий зашел в гаштет и, угрожая оружием, потребовал у его владельца спиртное. Выпив и опьянев, солдат вошел в соседний зал, где шло какое-то собрание местных жителей, что для немцев весьма характерно, открыл стрельбу и закричал: «А ну, фашисты, ложитесь на пол!» К счастью, в это время в гаштете появился советский офицер и, увидев жуткую картину, бросился на пьяного солдата, обезоружил его и задержал.
Эти и подобные безобразия не могли не вызывать у местных и западных немцев возмущения. Требовались большие усилия, чтобы вместе с немецкими друзьями локализовать последствия инцидентов, исключить возможность публикации материалов в средствах массовой информации.
На таком негативном фоне вспоминается полушутка-полуправда, имевшая хождение среди военнослужащих Группы войск. В поиске солдата участвовал немецкий полицейский с разыскной собакой. Чтобы собака взяла след, полицейский попросил дать ей понюхать какую-нибудь вещь беглеца. Принесли солдатские портянки. Понюхав, собака вдруг начала оседать на живот, глаза у нее помутнели.
— Что случилось? — спросили у полицейского.
— Очень сильный и острый запах. Ищейка потеряла нюх, — ответил полицейский и повел собаку на воздух.
Воистину неистребим дух солдатский!..
В те годы мне иногда думалось, что немцы тщательно ведут учет понесенных государством убытков от пребывания советских войск на их земле и со временем предъявят нам счет к оплате за утраченное. Жизнь частично подтвердила мои опасения. Претензии о нарушении экологии уже имели место. Станет Россия еще слабее — появятся, возможно, и новые компенсационные требования.
* * *
Измена Родине — страшное сочетание двух слов, подобное слепящему выстрелу в упор. Клятвоотступ-ничество относится к тем тягчайшим преступлениям, которые не искупаются.
Все началось довольно прозаично. 2 февраля 1974 года в середине дня в моем кабинете в Потсдаме раздался телефонный звонок. Я снял трубку. Докладывал начальник особого отдела армии полковник Бойчук:
— Сегодня на рекогносцировку в Западный Берлин ездила группа офицеров. Все возвратились, кроме оперативного работника Мягкова. По заявлению офицеров, его видели последний раз во время остановки автобуса у дворца Шарлоттенбург. Попытки разыскать Мягкова оказались безрезультатными.
— Не совершил ли Мягков предательства? Как вы сами оцениваете возникшую обстановку? — спросил я у Бойчука.
— Не хотелось бы думать о плохом… Мягков как работник производит положительное впечатление.
Поступившие к концу дня дополнительные данные усилили тревогу. Появились серьезные основания подозревать Мягкова в предательстве, побеге на Запад. В тот же день вечером по указанию начальника управления я с группой оперативных работников и следователей выехал в город Фрейенвальде, где дислоцировался мотострелковый полк, оперативно обслуживаемый Мягковым.
Встречаться с Мягковым мне никогда не приходилось. Пока мы ехали, я пытался, опираясь на полученную информацию, представить себя Мягкова. Искал причины, толкнувшие его на столь бесславный путь. Измена со стороны офицера военной контрразведки казалась противоестественной. Не покидала надежда, что подозрения ошибочны, все образуется и станет на свое место. В общем, тяжелые и противоречивые мысли теснили друг друга.
В Фрейенвальде оперативная группа осмотрела кабинет