Читать интересную книгу Когда явились ангелы (сборник) - Кен Кизи

– По моим прикидкам, к зимнему солнцестоянию верхняя чакра и нижняя будут отдраены начисто.

– А средняя?

– Я в такие глубины не полезу. Глянь! Твой Сэм еще одну заловил. Неплохо у него выходит, для первого-то раза.

– Твой Калеб его хорошо учит. И кстати, о глубинах – знаешь, что нужно, чтоб сделать киту обрезание?

– Не-а.

– Крайне плотные аквалангисты.

Почти тридцать рыб. Возвращаемся и как раз успеваем хорошенько переложить их льдом, чтоб полковник с сыном нынче днем забрали улов на юг. Вернулся со станции, а тут Дороти Джеймс, она же Микро-Дуроти, потому что водит раскрашенный по-дурацки автобус «фольксваген». Привезла ангельской пыли и расцветшую четырнадцатилетнюю спасите-помогите рыжую дочь – спортивные шорты, мужская вечерняя сорочка, воротник поднят, руки голые. Девчонка подпирает автобус, а ее мамаша поднимается ко мне в кабинет, жуя жвачку.

Мы с Дуроти выкуриваем пару косяков, и я говорю: «Пошли, покажу, где тут что». Идем к пруду, ее дочка увязывается за нами. Переоделась – сорочку сняла, надела тугой топ без бретелек. Струится подле меня, а я рассказываю ее мамаше про ферму. Краем глаза вижу, как девчонка выдавливается из топа, словно веснушчатая зубная паста.

У пруда знакомлю их обеих с Квистоном. Квистон охотится на окуня и еще дуется, что прохлопал экспедицию на Лососевый ручей. Рыжие волосы и выдавленная кожа всю обиду мигом стирают. Он спрашивает, не хочет ли она забросить, – мол, в камышах водится Крупный, если ей интересно. Рыжий Цветик, ни слова не молвив, струится прочь, дабы утешить полдюжины крякв, и взлетом волос дает понять, что не интересуется мальчишками своих лет и рыбой любого размера.

– Довольно развитая, – шепотом поясняет Микро-Дуроти. – Уже почти год на противозачаточных таблетках.

Квис вновь переключается на своего окуня, Дуроти идет донимать Бетси в саду, я возвращаюсь наверх. С провода за окном смотрит ласточка. Квистон и Калеб со Стюартом чешут по полю навстречу Олафову сынку Бутчу. Солнце подползает к концу самого длинного рабочего дня в году.

Девчонка идет к микроавтобусу, достает спальник и книжку Анаис Нин. Улыбается мне из-под окна:

– Ничего, если я у пруда гнездо совью? Люблю под звездами спать, ну и, может, поплаваю на закате. Понимаешь, да?

– Да уж понимаю, – говорю. Вей гнездо, где хочешь; плавай, сколько влезет, ну, спасите-помогите, еще бы. – Ничего.

Ласточка ныряет к земле. Оса завязывает со штукатурными работами и вылетает поглядеть. Бетси и Дуроти отправляются в дом варить горох. Солнце добирается до Маунт-Нево. Пора сделать обход, решаю я, уток покормить, на пруд глянуть; мало ли, какие на закате случаются беды.

Она сидит на берегу, мокрые руки обняли коленки; смотрит на уток, а они на нее. Улыбается. Я сажусь на корточки, кидаю корм поближе к берегу. Утки крякают и жрут.

– Пшеница? – спрашивает она.

– Бурый рис, – говорю. – У нас его два мешка, макробиотики оставили, которые тут жили. Больше не ели ничего.

– Фу-у. И им нравилось?

– Да вряд ли. Раньше дюжина была. Уток, а не макробиотиков. Кто-то шестерых селезней того. Лиса, наверное.

– Жалко.

– Природа, – говорю. – Когти и клыки в крови[131].

– Все равно грустно. Бедные одинокие девочки…

– Ага.

Небо окрасилось золотом, и мы еще долго смотрели на уток, ни слова не говоря. Мне было хорошо – я был добродетелен, почти праведен на исходе этого первого дня, и радовался снизошедшему пониманию: мой двойной пост и впрямь действовал. Я и близко не подошел к телику и ни капельки не желал трахнуть этих уток.

Кусты ежевики

Голоженские ноги, кусты ежевикиМеня сбили с пути – таковы мои        бзики,Хотелось клубнички – прокисла        клубника.Спасибо ногам да кустам        ежевики.

Молли в Смертном Доле

Молли встретил я в Барстоу в баре,Ее страхи в Седоне я нежно смирил.В Уотерфорде мы были в ударе,А потом я в Глендейле горючку глушил.        Ах, Молли, ты жила в Смертном Доле,        Ты мертва, боже, Молли, мертва,        Где кукушка бежит от койота во ржи,        Мой соколик, тебя обняла синева.

Молли видела, как я в РиальтоТискал тетку из Трейси, не помня себя,В меня Молли пальнула разок в Пало-Альто,В Солтон-Си сиганула, и я плачу, скорбя        О Молли, что жила в Смертном Доле, —        Ты мертва, боже, Молли, мертва,        Где таится паук        И дрожит бурундук,        Щелочную постель твою видно едва.

Полынная Полли

Полынная Полли – бесплодный овраг,Цвет болиголова с утраНе раз вздымала свой драный флаг —Мол, она на расправу скора.

Одна пустота – ни друзей, ни дружка,Ни близких, и в сердце черно.И горечь для Полли была сладка,Как сладкое вино.Сладкое вино.Была для Полли горечь сладка,Как сладкое вино.

Ей землю отец завещал – не бывалоНа свете тучней земли той,Но Полли не сеяла и не жала,А поливала мечтой.

Сено у Полли – ветер на воле,Поднятый вилами в срок.Пшеницу побило грозою у Полли,И не лес, а змеиный клубок.Не лес, а змеиный клубок.Грозою побило пшеницу у Полли,И не лес, а змеиный клубок.

Весною соседи, оставив наделы,С топором и советом шли к ней,Но Полли волком на них глядела —Мол, управлюсь без вас, мне видней.

Она сама себе голова,Плевать ей на пустомель.Безлетье ей трын-трава, онаСама себе хлеб и хмель.Сама себе хлеб и хмель.Любой недород Полли – трын-трава,Сама себе хлеб и хмель.

Настала сушь, и о горькой судьбеПлача, соседи кто сбег, а кто помер.Но Полли всех позвала к себеИ всех накормила – вот это номер.

Плуг не касался ее низины,Борона не ласкала поля.Но марципаны и буженинаРосли, где ступала Полли.Там, где ступала Полли.

Да, марципаны и буженинаРосли, где ступала Полли.Где ни бродила она, вокругТонул в сочной зелени дол,Под взглядом ее сохлый стебель вдругКорни пускал и цвел.

Минула сушь, как минет вчера,И в край несчастливый опятьВернулся дождь, и настала пораСеять и пожинать.

Гости ушли, унося на полеТопор, и совет, и плуги…До смерти польку плясала Полли,Ее земли ушли за долги,Земли ушли за долги.Полынная Полли плясала польку,Ее земли ушли за долги.

Коробка конфеток

Старичью ветошь драную перешивала,Муж – калека лежачий да трое ребят:Сестра Лу на углу ательесодержала,А ночами во сне одевала солдат…

Боже, дай мне коробку конфетокДа Писанье – и взмоет глас мой,Воссияю луной в тьме ночнойэтих гетто —Озарю этим черным дорогу домой.

Восседал за роялем трупак аспиранта —Его доконали морфин и вино.Бутыль холодна и влажнана серванте,И по-прежнему громко стучит метроном…

Боже, выдай коробку конфетокДа Писанье – и взмоет глас мой,Освещу маяком я содомэтих гетто —Озарю этим черным дорогу домой.

Своей молодости Энни Жвачке так жалко,Что жует она только ботву и шпинат.Небритые ноги и пояс убогий,на свалкеОтысканный сто лет назад…

Боже, вышли коробку конфетокДа Писанье – и взмоет глас мой,Загорюсь я, как лампа, ради хламаиз гетто —Укажу этим черным дорогу домой.

Кроха Лупе зубрила жаргон феминистокИ усвоила вскоре лесбийский жаргон,Но взбрело под венец, и конецочень близко —Ее муж винодел и к тому же пижон.

Боже, только коробку конфетокДа Писанье – и взмоет глас мой,Подпалю я, как факел, баракисих гетто —Погоню этих черных в дорогу домой.

Как-то раз Братец Мемфис в Сент-ЛуисеХавал мясо в кафешке и мелочь сшибал,Из кафе убежал на вокзалс резью в пузе,И от трупного яда в Монро дуба дал.

Милый Боже, коробку конфетокДа Писанье – и взмоет глас мой,Воссияй же луной в тьме ночнойэтих гетто —зари нам, Всевышний, дорогу домой.

© Перевод А. Грызуновой.

Найти доктора Фуна

– Ах да, кстати, – так я обычно начинал расспросы, встречая тех, кому хватало познаний в английском, – не располагаете ли вы сведениями о судьбе или местонахождении вашего прославленного соотечественника, философа доктора Фуна Ю-ланя?[132]

На что обычно получал более или менее один ответ: «Фун Ю-лань – это кто?» – и провоцировал словесное жонглирование у кого-нибудь из моих американских спутников: «Лань – это кто? Косуля – это кто?» – в таком вот духе, – когда они видели, что я отстал допросить очередного гражданина.

Это трио – редактор журнала, спортивный фотокор и Блин, китайский юрист, родившийся в Пекине и выросший в Питсбурге, – еще несколько дней назад пришли к общему мнению, что объект моего расследования – в наилучшем случае призрак минувшей китайской славы. А в худшем – одна из россыпи диковин, что доктор Время на потребу зрителю пихает в свои безвкусные интермедии – вроде Кардиффского Великана[133] или Д. Б. Купера[134]. Впрочем, с этими розысками наша поездка отчасти смахивала на «Стэнли-ищет-Ливингстона»[135], и спутники мои не особо нервничали, когда поиски сбивали меня с пути.