этот интересный момент.
Через какое-то время ключ в замочной скважине тихо задвигался, и ко мне в каморку втолкнули человека. Дверь закрылась, зашуршал замок.
Человек прижался к двери, я прижалась к противоположной стене.
Мы помолчали некоторое время, приглядываясь.
Нет, этот несчастный бледный юноша был мне незнаком.
— Здравствуй, Оленька.
О Боже ж мой.
Тюрьма
Я резко шагнула вперёд. Я не знаю, как он отшатнулся, будучи изначально добровольно прижатым к двери, но он точно отшатнулся.
— Не подходи, пожалуйста, по мне кто-то ползает.
Больше всего меня впечатлила его кожа. Очень бледная, какая-то хрупкая и обвисшая, на ней были красные, голубые и бурые пятна — такие, как будто кто-то нечаянно коснулся больничной простыни обильно перепачканными руками. Похоже было, что любое касание оставляет на нём синяки.
За три месяца он похудел килограмм на 20–25, хотя передачи получал регулярно, я носила ему продукты несколько раз в неделю. Гораздо позже я поняла, что тогда происходило — едва ли ему что доставалось. Домашний мальчик с очень дурным характером, неуживчивый, заносчивый, да ещё и позиционирующий себя состоятельным человеком без малейших на то оснований — иначе и быть не могло.
— Лёша, пиши. Пиши обо всём, что с тобой происходит. Обо всём, что видишь.
Другого рецепта я дать не могла, я другого рецепта не знаю. Лёша писать никогда не умел и не любил, однако мне нужно было быстро придумать ему цель и занятие.
Ни о каких делах мы поговорить тогда не смогли. Всё это вдруг стало неважно.
Важно стало не быть здесь. Не мне.
Но как?
Когда Лёшу арестовывали, он успел сказать мне: «Загляни в свою тумбочку». Я успела до обыска найти там конверт и спрятала его хорошенько. Его не нашли. Во время обыска вообще ничего не нашли: пока они там ехали не торопясь из Москвы на Николину гору, я полностью очистила дом от бумаг и электронных носителей.
Потом открыла конверт. Там был мобильный телефон следователя и указание на договоренность с ней (Наталья Виноградова, она потом расследовала дело Магнитского). С указанием, где взять деньги. Хм. Я никогда не верила в действенность таких штук — к ним нужно прилагать серьёзный административный ресурс, а у нас его не было. Без такого ресурса деньги — это просто резаная бумага. Но выбор у меня был невелик.
Не дать денег — муж скажет: взяла себе, пожалела, а я из-за этого сел. Дать денег — не докажешь, что дала, и тебя при этом, конечно, кинут. Возьмут и ничего делать не будут. Опять будешь виновата. Пойти заяву накатать на вымогательство взятки? Ну, помилуйте, это совсем детский сад. Все всех предупредят, а мужика укатают по полной программе. Бывает, конечно, иначе, но это надо фишку ловить и ждать встречного ветра в свои паруса.
И я дала взятку. Не сама, через посредников, но всегда была рядом и записывала на аудио и видео, сканировала переписку. Тихо записывала, одна. Отлично всё зафиксировала. Конечно, ничего не произошло. То есть за взятку обещали каждый шаг. Но на апелляции отпустить домой не отпустили, и ровно тот же следователь ходатайствовал о продлении стражи. Я не удивилась. Просто сказала, что сейчас пойду с этими записями в прокуратуру, СК и ФСБ. Что они у меня есть.
Деньги мне вернули, но я всё равно пошла. Правда, после приговора — на всякий случай. Везде написала заявления, везде указала, что, мол, имею видео, аудио и переписку — мне даже не ответил никто. Ну или что-то вроде: «Ваше сообщение изучено, данные не подтвердились».
То, что взятка мне вернулась, помогло оплатить адвокатов. Поначалу это была дико дорогие и вполне себе коррумпированные адвокаты, с которыми Алексей заключил соглашение до ареста — они обходились мне примерно в 30 тысяч долларов в месяц. Таких денег у меня не было, нет и не будет никогда, я надеюсь. Я быстро нашла других, порядочных и толковых, и дело пошло. Во всяком случае, они разбирались в деле, сидели вместе со мной над бумагами, ходили в тюрьму и носили Алексею пирожки и бутерброды, запрятанные в портфелях и в карманах.
Я изучала дело Алексея с холодным носом. Если бы он был виноват, это не изменило бы моей стратегии — защитить. Потому что я навсегда запомнила бледного мальчика с синяками. Ну а дело адвокатское — понятное: только защищать. Однако я лезла глубже и готова была увидеть в уголовном деле мужа любые скелеты, коих уже навидалась. Они меня больше не удивляли и не пугали, я воспринимала каждый новый неприятный сюрприз просто как очередное сложное уравнение, которое надо решить.
Мозг включился и заработал на самых высоких оборотах. А эмоции сползлись куда-то под диафрагму и начали складываться, прессоваться и принимать форму кулака.
Смысл уголовного дела стал постепенно проясняться. С самого начала мне был понятен заказ, понятен был и заказчик — бывший партнёр Алексея и сенатор. Алексей выходил из общего бизнеса и требовал свою долю, тот долю отдавать не хотел, а предпочёл посадить, это было тогда дело распространённое и известное. Спорными стали акции завода «Искож» в Москве, и смысл дела состоял в том, чтобы и признать Алексея виновным в хищении этих акций, и отнять у него его долю. Самое забавное, что в итоге они не достались никому.
Сначала бывший партнёр не смог их вернуть, потому что другими партнёрами по этому проекту были братья Магомедовы, а они имели тогда большую силу. Они оставили эти акции себе, а потом посадили и их, а сенатор уехал. И у кого сейчас эти акции, я не знаю и знать не хочу.
Выстраивая свой бизнес и его защиту, Алексей накосячил и накосорезил миллион ошибок, но он вообще неаккуратен в делах и никак не разбирается в людях. Однако это были человеческие ошибки и неразборчивость, помноженная на самоуверенность, но никак не криминал. Хотя кого это у нас интересует.
Кстати, формальной причиной для разрыва с партнёром была я. Совершенно понятно, что если бы это была не я, нашлась бы другая причина. Но