Остальные братья к ним приближаться не стали. Может быть, боялись под удар попасть, а может, не рисковал никто поднять руку на паладина. Вместо того четверка чужих священников бросилась на двоих наших.
Грянули выстрелы. Возницы-то, оказалось, тоже с пулевиками были! Один из чужаков упал, второй схватился за плечо и, пошатываясь, отступил к карете. Зато два других успели добежать до кучеров. Взлетели в воздух дубинки – и огласил лес страшный крик умирающего.
Ох беда…
Били святые братья друг друга умело и жестоко. Прежде чем погибнуть, второй наш кучер успел еще один пулевик выхватить и в живот врагу разрядить. Кровь брызнула – даже в темноте видно было. Но тут и на его голову обрушилась дубинка. Сложил на миг чужак руки столбом – да и пошел на меня.
– Тебе же убивать – грех! – закричал я нелепо, отступая к нашей карете. Ноги едва слушались, не желали бежать. – Грех!
А он все шел, и, когда вступил в круг света от фонаря – увидел я лицо. Глаза стеклянные, безумные, верой наполненные.
Боюсь я такой веры.
Потянувшись за пулевиком, я нацелился в лоб священнику, взвел курок. Прошептал:
– Стой, брат, стой…
– Умри с миром, – ответил он. Будто был уверен, что я покорно голову под дубину подставлю.
Зря он так думал.
– Прости, Сестра, – прошептал я, да и нажал на спуск. Пулевик грянул, руку толкнул. Во лбу священника дырочка появилась. Глаза потухли. Постоял он миг, да и завалился навзничь.
Не хотел я его убивать, святого брата, да только что же делать, когда тебя призывают умереть?
А чужой паладин наконец-то исхитрился и достал брата Рууда. Так угостил цепом по ногам, что Рууд рухнул на колени.
– Во имя Искупителя! – крикнул чужой паладин, воздев руки к небу. Размахнулся еще раз цепом, подался вперед…
Прямо на клинок, что брат Рууд выставил. Пронзила сталь плоть человеческую, но и замах уже не остановить было. Из последних сил брат Рууд попытался уклониться, но ударил его цеп по груди, по ребрам, выбив жалобный крик.
Вся схватка и минуты не длилась. А вот – закончилась. Сидел у кареты раненый священник Искупителя, дыру огромную в плече тщетно зажимая. Видно, наши кучера не пулями стреляли, дробью крупной. Подошел я к нему, глянул, но помочь не решился – уж слишком много ненависти в угасающих глазах было.
– Умри с миром, – сказал я, вспомнив, что и у меня есть сан. Пошел к паладинам.
Чужой лежал в такой луже крови, будто свинью зарезали. Похоже, артерию перебило. Я даже смотреть не стал. А вот брат Рууд дышал. Оттащил я его в сторону, стараясь грудь не тревожить. Что-то там хрипело, булькало, на губах кровь пузырилась. И на груди мокро было – видно, обломок ребра кожу порвал.
– Брат Ильмар… – прошептал Рууд, открыв глаза. – Беги…
– Не бойся, брат, – сказал я. В горле запершило, и слезы навернулись. – Все. Кончен бой. Победили мы…
– Ильмар… в Рим… в Урбис… Пасынку Божьему скажи, что я… смиренный Рууд… тебя спас и к нему…
Взял я его за руку, кивнул.
– Темно… ничего нет… темно… – Я едва слова-то разбирал, кровь у Рууда в горле булькала. – Ильмар…
– Я все сделаю, – сказал я. – Доведется попасть к Пасынку Божьему – о твоем геройстве расскажу…
Брат Рууд дернул головой, выплюнул кровь. Сказал почти отчетливо, с безмерным удивлением:
– Как так может быть… я же паладин святой… должен подвиг совершить…
Я молчал. Ну как сказать умирающему, что никакой сан, никакой титул от смерти не спасают? И не защитят от нее долг, обязанности, любовь, вера. Все ей едино, старухе. Кончается для брата Рууда земная жизнь, начинается небесная.
– Холодно… – жалобно сказал Рууд. – Тут… холод… брат!
В последнем порыве сил он попытался поднять руку:
– Я Слово знаю… слабое, но Слово… возьми, дарю…
– Говори. – Я приник к лицу паладина. – Говори, брат! Говори!
– А….
Он попытался вдохнуть воздуха и забился в конвульсиях.
– Да скажи, тебе ведь без надобности! – завопил я, тряся Рууда за плечи. – Говори!
Никому и ничего он уже не скажет. Ушел вместе со своим Словом слабеньким, на котором что-то держал. Интересно – что?
Поднялся я от безжизненного тела, еще раз всех обошел. Ни один признака жизни не подавал. Тот, что раненный был, перед смертью из кармана тонкую шелковую удавку достал, да и прополз по направлению ко мне метров пять, пока я с Руудом разговаривал. Но не дополз.
Тоже ведь хотел подвиг совершить. И понять не мог, почему на это сил не хватает.
– Что же вы наделали, братья святые? – спросил я. На душе так гадко было – словно лучше бы под дубинками. – Как же так – одному Богу служим, добра хотим, а ради того чтобы мальчишку и каторжника убить – готовы против веры пойти?
Некому уже было мне ответить. А то ведь нашли бы слова, братья. Уговорили бы голову в петельку засунуть.
Трупы все я в нашу карету сложил, потому что зарывать их времени не было, а оставлять зверям на съедение – не по-людски. В карманах не рылся, в чужой карете тоже – лишь заглянул, проверил, что и там никого нет. Пусть я и вор, но на то, что Богу принадлежит, – не позарюсь. Лишь немного еды и бутылку коньяка взял, это не грех…
– Что же все это значит, а, Сестра? – спрашивал я, таская тяжелые, изувеченные тела. – Искупитель, ответь? Сам Бог не знает, что со мной делать? Или он на нас и не глядит, зря мы, злодеи, верой тешимся?
Нет ответа. Нет. Холодно и темно – почти как для брата Рууда, паладина несчастного.
Коней я распряг и отпустил, всех, кроме одного. В чужой карете была клетка с почтовыми голубями – их я тоже выпустил на волю. Не за что птицам и лошадям погибать.
А перед тем как закрыть в карету дверь, коснулся я руки брата Рууда и сказал:
– Ты уж прости, святой паладин, но не пойду я в Урбис, к Преемнику. Нечего мне там делать. Вором жил, вором и умру. Как смогу – Сестру восславлю. Но голову под дубину не опущу.
Нечего было ответить Рууду. После смерти не поспоришь.
Сел я на лошадь – та нервничала, да и седла не было, но мне приходилось по-всякому ездить. Потрепал ее по гриве, шепнул:
– Ты уж только до города какого довези, родная. А там я тебя в хорошие руки пристрою, обещаю. Или на волю выпущу. Лучше на волю, верно?
Лошадь со мной тоже не спорила. И я поехал сквозь ночь – прочь от того места, где восемь святых братьев убили друг друга, причем всем теперь уготованы райские кущи, ибо каждый служил Богу.
Как они там, в этих самых садах заоблачных, не передерутся? Или обнимутся и восславят Сестру с Искупителем? Или все беды на меня свалят – и ждать примутся?
Может, и хорошо, что мне теперь никакого рая не видать – только адские льды…
Часть третья
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});