Вот в Каэр Морхе, кстати, в первый день воды не жалели. И еще там у всех были добротные солдатские сапоги. И всем хотелось наподдать - а гарнизон в Каэр Морхе был большой, серьезный такой был гарнизон. И каждый в нем знал Тарега Полдореа лично - ну или хотел познакомиться. Когда начальство велело наконец "прекратить бесчинства", отволочь пленного в подвал и приступить к допросам - с пристрастием, конечно, чего там было разговоры разговаривать, и он их, и они его знали как облупленного - Тарег даже обрадовался.
Северяне допрашивали с вдумчивой доскональностью, строго следуя воинскому уставу, - с лекарем, со скрипящим пером писарем, с длинными свитками протоколов. "Допрашиваемый отказался отвечать на вопросы господина такого-то, вследствие чего к допрашиваемому были применены следующие пристойные средства...". Далее перечислялись средства. Дисциплина, впрочем, иногда подводила. Например, когда Тарег сделал вид, что задумался. И плюнул загоревшемуся надеждой - а ну как щас чего важного скажет?! - офицерику в рожу. Помимо слабой надежды на то, что его как-то неудачно треснут и все-таки убьют, душу Тарега бередило праздное любопытство: ну и как они отразят сей поступок в протоколе? Отразили, надо сказать, достойно. Глазом, можно сказать, не моргнув, отразили: "после чего допрашиваемый проявил свойственную своему племени злокозненность и всяческими поносными словами и иными действиями оскорбления господину такому-то нанес". Правда, последовавшие за "подлым лаем и разбойными речами" действия они в протокол не внесли, завершив соответствующую тому памятному дню запись словами: "Господин такой-то, лекарь такого-то ранга, свидетельствует пристойное человечности и благородному обращению прекращение учиненного испытания за плачевным состоянием членов допрашиваемого". В тот день они выдрали Тарегу ногти - на правой руке. Левую, сильную руку - чувствительную, открытую тонкому миру ладонь, привычные к складыванию сложных знаков пальцы - они грозились "высечь" чуть позже. Чуть позже настало очень скоро, но в разгар экзекуции они почему-то прервали "беседу" и зачем-то поволокли наружу, во двор. А поскольку палач знал, как бить тоненьким прутиком прямо по линиям силы, Тарег плохо соображал и еще хуже видел - в глаза тек пот, никак не восстанавливалось сбитое дыхание. Поэтому он не понял, чего хочет смуглый потешный человечек в странном бесформенном одеянии - и все стоит и тычет пальцем, и цокает языком, и о чем-то договаривается над его головой, пока Тарег лежит и моргает сослепу - и дышит, дышит, желая лишь, чтоб отпустило...
Вот почему, обнаружив себя привязанным к длинной-длинной палке совершенно пустой коновязи, он мог бы обрадоваться. Ничего не сломано - ну, ребра, что ребра, от них только дышать больно. Разбитые губы начали запекаться и перестали кровить. Шатались всего два зуба. И даже пальцы оказались целы - Тарег их чувствовал и мог пошевелить за спиной.
Подтекающая с внутренней, разбитой стороны щеки кровь густела и тягуче повисала на губах. Ее становилось все труднее сплевывать.
Три черные псины лежали в ряд, вывалив розовые, влажные языки. Неровные клыки щерились - улыбаясь.
- Смешно, да?..
Манат его не загрызла. Только горло придавила - крепко и основательно. До жгучих, кровящих ссадин. Горло болело, голос срывался, из сплюснутой трахеи плохо сипелось.
В ответ на его бормотанье мокрые пасти салуг раздвинулись, подтягивая красно-коричневые, отвислые губы. Псины скалились, ухмыляясь.
Пришлось сплюнуть.
- Смешно-оо...
Собаки не двинулись, даже уши не подняли.
- Я думал... - раскашлялся.
На перхающего дурака, разговаривающего с пустотой, никто не обернулся.
А ведь мог догадаться - еще с того случая на охоте среди руин мертвой столицы парсов. Даже то, что оставалось у тебя от удачи, стекло в песок, Тарег.
Гончие Манат показывали зубы в острой улыбке. Ну да, ну да, они же родичи, одна тонкая нетелесная плоть с Владыкой судьбы. Он сказал, они погнали. Кусающее за пятки воздаяние. Проклятие нерегилей. Недреманное око. Надо же, а он думал, что в ночь под Нахлем черное солнце отобрало все.
Как много, оказывается, оставалось.
- Смешно-ооо...
Конечно, весело. Князь Тарег Полдореа валяется в пыли, а потом сплевывает кровь с разбитой морды.
Касифийа - р-раз за ошейник, не сметь кидаться на хозяина! Харат - снова хвать за ошейник, и р-раз - в колодец! Ну и апофеозом, торжественными фанфарами - самум под Таифом, выдувший из него силу.
Далее его сиятельство получает по морде - везде. Сделал шаг - получил. Упал носом в пыль. Очнулся - рожа бита, с губы течет кровь, вокруг милые, дружелюбные люди.
Псины скалились.
- В-выслу-уживетесь...
Конечно, выслуживаются. Главный разрешил. Поспорил со Мной, Полдореа? Дороговато, говоришь, Я беру за милосердие? Ах, ты кричишь, что свободен? А вот глядите, какой у Меня в рукаве фокус - не свободен! Трекс-пекс-флекс, по морде - раз, и - к коновязи! Что скажешь, Полдореа? Молчишь? Ничего... Пусть, пусть его сиятельство повисит, почихает. Пусть превратится в ветошь, им будет удобно протирать упряжь.
Снова натекло. Сплюнул.
- Ну что, с-суки?.. C-cкалитесь?
Псы зевали, вывешивая длинные слюнявые язычины.
- П-подавитесь...
Согнувшаяся, перекошенная под тяжестью меха с водой женщина ковыляла обратно. Усилившийся к вечеру ветер тяжело бил ей в бок, грозил опрокинуть.
Калима быстро заволакивала шатры и бродившие между ними тени. Смеркалось - впрочем, возможно, только у него в голове. Пустыня гнала перед собой тучи песка, подвигала барханы, подтапливала дюнами. Темнело.
- ...Приведите в чувство эту собаку, - тихо сказал Салман ибн Самир.
Сумеречника перетянули плетью - через все брюхо и ребра. Тварь чихнула и замотала лохматой башкой.
- Еще.
Хлестнули снова. Дернулся, охнул.
Шейх скрипнул зубами и процедил:
- Где кобыла?
Сумеречник мотнул головой, попытался отереть о плечо щеку и прохрипел:
- Иди в жопу...
На мгновение Салман опешил - как-как? В кочевьях так не ругались.
Самийа, видно, приметил растерянность бедуина, и хрипло поправился:
- Трахни свою сестру, уродец...
Салман отступил на шаг и кивнул своим людям.
Остроухого ворюгу били долго, с хаканьем и довольными возгласами. Тот дергался от ударов, словно кукла, - и молчал, даже не вскрикнул ни разу. Это раздражало Салмана больше всего - шейх кусал губы и щурился, щурился на капавщую в песок густую красную кровь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});