Читать интересную книгу Одна из них - Ромм Катерина

* * *

Больница серым пятном выделялась на фоне звёздного неба; лишь окно дежурного одиноко светилось у самого входа. Ремко, пошатываясь, залез по пожарной лестнице на карниз второго этажа. Неуверенно продвигаясь вдоль шершавой стены, он стал высматривать комнату Розы. Это было самоубийство, он знал, но говорят же, что дуракам везёт. А он… сегодня он возглавлял союз дураков – во всей стране не нашлось бы второго такого!

Безоблачная ночь подыграла ему: свет звёзд освещал палаты, хотя от луны было бы больше толку. Ремко прополз, наверное, не менее дюжины метров, прежде чем увидел спящую Розу. Окно было приоткрыто, и Ремко легко сбросил щеколду и спрыгнул с подоконника в комнату.

Она должна была знать, что он к ней вернулся, что он их не бросил. Ведь он всего лишь хотел как лучше! Ремко помотал головой и в отчаянии опустился перед женой на колени. Чувство вины, на мгновение притуплённое страхом высоты, снова выпустило свои холодные скользкие щупальца.

– Что мне сделать, Роза? – прошептал Ремко, вцепившись в край её одеяла.

«Уходи», – послышалось в ответ, еле слышно, словно отголосок эха.

– Роза? Роза! – позвал Ремко.

Но Роза молчала.

Ремко потянулся за своей дорожной сумкой и вытряхнул содержимое на пол. Бутылка с ликёром была почти пуста, лишь на дне плескалась пара капель. Неужели это он выпил? Не может быть. Ремко вывернул сумку наизнанку и замычал в негодовании: подкладка была мокрая. Атлас тоже пострадал. Ремко перевернул несколько страниц – стыдно, надо бы просушить, но как?

«Уходи», – послышалось снова, и он понял, что говорит с ним не Роза…

– Что ты хочешь от меня? – пробормотал Ремко, захлопывая книгу.

Атлас лежал на полу, тяжёлый, словно камень, который повесили ему на шею. Ремко покачнулся, почти физически ощущая этот груз, и схватился за железный остов кровати. Стараясь держаться ровно, так, чтобы мир перестал кружиться, Ремко протёр влажную обложку рукавом и открыл. У Атласа не было названия, но внизу, там, где у обычных книг указано издательство, появилась надпись: «Издано во Флоре».

Флора – мёртвый город, погибший город. Атлас – древний, разодранный на части королевский артефакт… Ремко положил руку на обложку. Книга была на удивление тёплой, хоть мокрой и липкой с одного угла. Другой рукой Ремко коснулся щеки жены. Так, распятый между Розой и Атласом, он просидел на полу всю ночь.

* * *

На следующее утро дежурный медбрат не заметил в палате Розалии Клингер ничего необычного – разве что окно оказалось распахнуто, но виной тому был, конечно, ветер, а пациентке и так и эдак всё равно. И лишь уборщица удивилась, обнаружив под кроватью пустую бутылку из-под грушевого ликёра.

ι

Вилмор Госс переменился в последнее время, и это заметила не только Мари. Допросы, которые он проводил, превратились в свободные беседы, и бог знает, что он записывал при этом в протокол. Он больше не расспрашивал Мари о Кассандре.

Почему-то она сразу почувствовала себя легче и стала сама рассказывать ему – конечно, всего лишь какие-то незначительные вещи, случаи из детства, и он всегда смеялся там, где она хотела, или качал головой, где это было уместно. Стыдно признаться, но Мари даже стала с нетерпением ждать его визитов. К ней приходил такой же, как она, человек, а не охранник. Одиночество ненадолго отступало.

А вот ночью было по-настоящему страшно. Заснуть не получалось часами, и Мари мучилась, вертелась на узком матрасе с открытыми глазами, с закрытыми глазами, то на спине, то на животе. Сколько прошло времени? Где сейчас Кассандра? Как там мама? Мари ничего не знала. Грудь разрывало изнутри, и хотелось плакать, но не получалось. Плачут от жалости к себе – а жалости не было. Только тупое отчаяние. Она в ловушке. Они её убьют.

Госс не появлялся почти целую неделю, и Мари заволновалась. Неужели он уехал? Последняя ниточка, удерживающая её от безумия. Может быть, его перевели? Почему он ничего не сказал, не попрощался? Мари сидела на постели, закутавшись в плед с катышками, и раскачивалась взад-вперёд. Свет за окном угасал, наступала ночь, и всё повторялось снова.

* * *

– Клингер, на выход.

Знакомый голос! Мари поспешно затолкала в рот остатки хлеба, выданного на завтрак, – он был хоть и жёсткий, но вкусный. Щелчок, звук отворяющейся решётки, скрежет металла… И вот он перед ней – в слегка помятой форме, с болезненной усмешкой на губах, с седыми висками. Мари испытала такое облегчение, что ей даже захотелось его обнять.

– О, Госс! – воскликнула она с набитым ртом и разрыдалась.

Он предусмотрительно придержал её за локоть. Охранник, выступивший из тени коридора, надел на Мари наручники.

– Без истерик попрошу, – сухо заметил Госс. – Пройдём в кабинет.

Её усадили на пластиковую табуретку. Госс, как обычно, расположился напротив и открыл журнал. Второй охранник кивнул и вышел. Мари вскинула глаза – он избегает её взгляда. Почему?

– Есть какие-то… – начала она.

– Здесь я задаю вопросы, – отрезал Вилмор Госс.

Она замолчала. Было слышно, как Госс стучит каблуком ботинка по полу.

– Куда сбежала твоя сестра Кассандра Клингер?

– Я не знаю!

Она сжала зубы. В глазах Госса плясали два дьявольских огонька: он смотрел на неё, но словно не видел. Почему, почему?

– Ты знаешь.

– Ну… в Ельну.

На мгновение огоньки погасли, и на его лице появилось недоумение. Да, таким она его знала! Но Госс тут же снова нахмурился и сжал губы в ниточку.

– Где ваш отец?

На этот раз удивилась Мари. Им было прекрасно известно, кто её отец, где он и чем занимается, и Госс давно уже о нём не спрашивал.

– Нет, он не в Алилуте, – отозвался Госс. – И не в посёлке. Он исчез.

– Одним больше, одним меньше… – пробормотала Мари.

И тут же вскрикнула от резкой боли, хлестнувшей по шее.

Мари обернулась – за её спиной, вытянувшись вдоль стены, стоял охранник, которого Мари боялась больше остальных. Но когда он успел зайти? Или он был здесь с самого начала? В своей серой униформе он почти сливался со стенами, да и лампа была поставлена для того, чтобы светить жертве в лицо, а не освещать углы.

Госс буравил её тяжёлым взглядом.

– Продолжай, – проронил он.

Она хотела спросить, куда продолжать, ведь ей нечего сказать, но её снова ударили, на этот раз по пояснице. Было больно, но Мари осознавала, что надо готовиться к худшему. Это только начало, только разминка… Страшнее было другое – что они сделали? Что они сделали с Вилмором Госсом?

– Я на этом за… завершу, – запинаясь, сказал Госс и вышел из комнаты. Мари осталась. Она чувствовала, что глаза наполняются слезами. Как назло, в такой момент! Она не хотела, чтобы они видели её слёзы.

* * *

Мари очнулась на полу в своей камере. Разве для того её лечил их местный врач, чтобы они снова ломали ей рёбра? Мари пошевелилась. В груди росло и крепло новое чудовищное ощущение, и оно не имело ничего общего с физической болью, которая разливалась по всему телу.

Мари никогда не думала, что может кого-то ненавидеть. Она верила, что в каждом человеке и в каждом поступке есть доля хорошего и плохого, силы и слабости. Она взывала к разуму сестры, когда ту переполняли эмоции, и к её чувствам, когда Кассандра отказывалась идти навстречу другим. Мари была убеждена, что если ты честный, добрый человек, как их отец, то можно прожить всю жизнь, ни разу не испытав ненависти.

Но сейчас, сидя на полу, подтянув к себе озябшие ноги и подтирая подолом рубашки кровь из носа, Мари смотрела на закрытую дверь своей клетки и ненавидела этих людей! Ненавидела их средневековые методы! Ненавидела Роттера, ненавидела Федерацию – и ненавидела Госса. За то, что он подразнил её надеждой – и снова бросил одну!

Время то ли ползло, то ли стремительно неслось – без часов Мари никогда не могла сориентироваться, и уж тем более в таком состоянии. Ей казалось, начало темнеть. Протянув руку, она сумела кончиками пальцев захватить плед на кровати и потянула его на себя. Встать не было сил, даже просто держать на весу руку было трудно. Мари замерла на мгновение, закрыла глаза, вдохнула, выдохнула и потянула снова. Что-то шлёпнулось на пол. Разлепив глаза, Мари попыталась разглядеть упавший предмет, но в камере было уже слишком темно. Мари неловко развернулась, вытянулась и стала ощупывать пол – вот же он, полиэтиленовый кулёк. Трясущимися пальцами она принялась разворачивать пакетик. Боже, как громко он шуршит! Или так только кажется из-за невыносимой пульсации в висках?