Но тут подъехали две пожарные машины, начали поливать, и пока они работали, у людей вышла минута передышки, сошлись маленькой группой, человек пять. И тот тщедушный мужичонка с большой лопатой посмотрел на Алексея Петровича и сказал:
— Эй, у тебя штаны горят, ты разве не слышишь?
И верно, тлело на колене, как раз над сапогом. Он сбил тлеющую материю, обжигая пальцы, оборвал бахрому, и дыра на колене получилась внушительная. Правда, никому дела не было до его дыры. Мужики говорили о том, что вот раньше в лесу были пруды, в которых мочили липовую кору, а теперь кору мочах в деревенских прудах, вывозят из лесу и мочат. Так что машинам за водой придется ехать опять в Шигали, это самое ближнее место, где можно заправиться водой.
— Да, тут одной водой не обойдешься, — сказал все тот же тщедушный мужичок. — Под землей выгорают пни и корни, тут не зальешь, нужен хороший дождь.
Лицо у него было в саже, под носом — усы из сажи, так что в этом «гриме» его было и не узнать.
— Слишком в огонь не лезьте, — строго сказал подошедший к ним мужчина в кепке с прожженным верхом. Наверное, он был тут за главного и теперь обходил всех. На одном глазу у него было бельмо. Алексей Петрович по этому бельму и узнал его: ведь они вместе ехали на такси из Чебоксар!..
— От чего загорелось-то? — спросили его.
— Да кто его знает. Милиция приезжала, да что тут найдешь, — он развел руками.
— Говорят, загорелось ночью.
— Да, вроде так, вчера ведь еще не было видно дыма…
Машины, выкачав из своих баков воду, уехали. А люди снова взялись за лопаты. От жары, гари и работы кружилось в голове и пропадала сила в руках. Чтобы не упасть, Алексей Петрович подолгу стоял, опираясь на свою лопату. Точно так же делали и другие. Раза два-три мимо пробегал тот, с бельмом, и ободряюще говорил, что скоро придет подмога. Но подмоги все не было. Когда послышалось урчание машин, он подумал, что это пожарники возвращаются с водой, но оказалось, что приехала подмога — из кузова выпрыгивали люди. Человек, вставший на подножку, крикнул:
— Яндобинцы! Кончай работу, отдыхать! Теперь этот квартал за нами!
Он был еще чистенький, свеженький, словно пришелец из другого мира.
— Кто такой? — спросил Алексей Петрович.
— Это председатель колхоза «Гвардеец», — сказал тщедушный мужичонка. Он вытирал лицо подолом рубахи. — Колхоз у них большой, народу много, дотушат и без нас.
Когда яндобинцы собрались вместе, то их оказалось человек двадцать. Тот, с бельмом, бегал и всех пересчитывал, наверное, он был тут за старшего и отвечал за людей, чтобы никто не потерялся в лесу и огне. Но что-то у него не сходилось, потому что он опять стал пересчитывать, а когда натолкнулся на Алексея Петровича, то остановился и сказал:
— Кто такой? — Но тут же и признал — А, мы ведь вместе ехали в такси! То-то думаю: откуда у меня лишний. Да вы как здесь оказались?
— Пошел тушить пожар. Гляжу: горит, и начал копать, а тут и вы подоспели.
Сказавши это, Алексей Петрович даже удивился: как все просто!
— А вы не председателем будете? — поинтересовался он.
— Нет, бригадиром работаю. — Он оглянулся на своих, скомандовал — Давай пошли к лесничеству, машина там быть должна!
Мужики с лопатами и топорами на плечах двинулись вялым шагом по дороге. Пожар оставался позади, на просеке уже перекликались люди, пришедшие на помощь, и голоса у них были звонкие, свежие, точно такие, какие были голоса утром и у яндобинцев, когда те приехали в лес тушить пожар.
Яндоба, яндобинцы… В Яндобу он во время войны возил дрова. Наверное, кто-то из этих мужиков и помнит его, ведь они в то время тоже были мальчишками.
— Значит, вы из Яндобы? — спросил Алексей Петрович бригадира.
— Да, — сказал тот.
— А тетю Крахвине вы не знаете?
Бригадир как-то странно усмехнулся.
— Тетю Крахвине… Как же, знаю.
— Жива она? Здорова?
— Жива, жива, еще во всем без посторонней помощи обходится. — Он взглянул на Алексея Петровича одним своим глазом и опять усмехнулся. — А вас я тоже узнал, — сказал он. — Вы тете Крахвине дрова привозили, году в сорок четвертом…
— Да, да! — удивился Алексей Петрович. — А вы не сын ли ее? Я помню, у нее жило много ребятишек.
Бригадир улыбнулся широкой радостной улыбкой.
— Вот я один из них и есть. Старший, — добавил он, — Павел.
— Павел? — Что-то не помнил Алексей Петрович такого имени. Наверное, он из тех, эвакуированных, которые остались у тети Крахвине как свои дети. — А как младшие братья и сестры поживают?
Оказывается, все живы-здоровы, правда, разъехались из Яндобы кто куда, младшая, например, медсестрой работает в Чебоксарах, другая сестра — учительница, а брат — на тракторном заводе. Оказывается в прошлый раз они с женой как раз и ездили к нему в Чебоксары отметать тридцатилетие.
— Все, как говорится, в люди вышли, — сказал Павел. — Только я один нежданно-негаданно остался при земле.
— Почему — нежданно-негаданно?
Павел сказал, что родился в Можайске, откуда их и эвакуировали, родные отец и мать были учителя, у него и самого была детская мечта — работать в школе учителем. Но вот не получилось, судьба иначе распорядилась.
— Вы оказались старшим, а старшим всегда выпадает ноша потяжелее, — проговорил Алексей Петрович. — Мои старшие братья погибли на фронте…
— Да, жизнь тогда была трудная, — согласился Павел. — Нас было много, а работала одна мать. Колхоз, правда, помогал…
Пока брели по дороге до лесничества, не заметили, как и стемнело. Сначала казалось, что это просто дым пожара, за день привыкли к этому дымному сумеречному свету, вот и не заметили, что на самом деле наступил уже вечер. У Алексея Петровича болели плечи, ноги, ломило в пояснице. Хотелось пить, во рту словно песок был горячий. Если яндобинская машина не пойдет через Шигали, то ему просто-напросто не добраться до дому.
До лесничества они так и не дошли, машина встретила их на дороге. И, пока она разворачивалась среди деревьев, Алексей Петрович не выдержал и сел на землю. Он смотрел, как мужики бросают в кузов лопаты и топоры и как легко залезают туда сами, встают на колесо, а с колеса — за борт и садятся на скамейки, а он боялся, что у него не хватит сил даже и подняться.
Но кое-как он поднялся, ухватился за борт, ступил на колесо. Тут несколько рук подхватили его, точно бы мужики увидели, что человек совсем обессилел.
— Оп-ля! — весело сказал Павел, бригадир, приемный сын тети Крахвине. — Вот так. Ну-ко, ребята, подвиньтесь. Теперь поехали.
Машина тронулась. В лесу стало совсем темно, так что шофер включил фары. Ветки царапали по бортам, по кабине, и тогда кто-нибудь впереди кричал: «Головы береги!»
Кажется, машина повернула на Шигали.
Но на развилке стоял «газик» с включенными фарами, и машина с яндобинцами остановилась. Шофер выключил зажигание, мотор заглох, и только свет фар «газика» вырывал из темноты вершины дубов.
— Товарищи, — послышался из темноты голос, — товарищи, загорелся лес в квадрате шестьдесят четыре!
Алексей Петрович поднял голову и вгляделся в человека на дороге. Голос показался ему знакомым. Так и есть, это был секретарь райкома Пуговкин. В темноте отчетливо белела рубашка, рукава закатаны.
— Товарищи! — Пуговкин энергично махнул рукой, словно говорил с трибуны, призывая народ к совершению какого-то важного дела. — Товарищи, в опасности громадное народное богатство, кроме того, в том месте, как вы знаете, дом егеря, там дети, женщины…
— Да мы с утра не ели, — опять сказал кто-то из темноты.
Пуговкин замешкался. Однако тут же и нашелся:
— Кто здесь старший?
— Мы свое отработали, посылай других! — опять сказал грубый злой голос из кузова. — С ног валимся!
— Мы вообще не из этого района! — поддержал его другой, напористый и звонкий голос. — У нас, может, у самих горит!..
— Друзья! — голос Пуговкина стал мягче. — Лес принадлежит всем нам, принадлежит Родине! Я, как председатель чрезвычайной комиссии, прошу вас: поезжайте, там семьд егеря, там заготовлено сено лесничеством, ведь все это наше общее добро! А помощь я обещаю!..
Алексей Петрович сидел, склонив голову, словно боялся, что Пуговкин разглядит его в темноте, узнает.
— Видать, ребята, надо ехать, — тихо сказал Павел.
Он сидел рядом с Алексеем Петровичем.
Пуговкин молчал. Он словно бы понял, что эти люди в кузове, с черными неузнаваемыми лицами, с волосами, как печное помело, злые от усталости, если чему-нибудь и подчинятся, то только своему собственному понятию о своем долге. Его же авторитет тут ничего не значил, так что он молчал и даже отступил подальше, чтобы не раздражать, не дразнить этих измученных усталостью людей. Отступив, он махнул шоферу своему рукой, и тот выключил фары, так что в лесу стало черно. В кузове раздался глухой шепот. Один ворчал: надо ехать, другой таким же злым шепотом матерился, кляня шалопаев, которые ходят по сухому лесу с папиросами, кляня засуху и все на свете.