Сбоку какая-то чудная конструкция. Несколько железных или чугунных плит, поставленных на попа, как костяшки домино. И с дырками, будто кто-то стрелял в «костяшки» из крупнокалиберного пулемета. Так и не отгадав предназначение этих штуковин, вышел.
От отдельного строения, тоже оснащенного приводами, шел стойкий запах опилок, пыли и смолы. Лесопилка. Похоже, остановленная одновременно с заводом. Как и пристроенная сбоку мельница. Эти-то зачем закрыли? Я еще могу понять, почему потушили домну. Иссякло месторождение железа или возить руду стало далеко и дорого. Но что, люди перестали молоть зерно и пользоваться досками? А рабочим какой-никакой, а приработок…
Диверсия или преступная халатность?
На тракте, где я оставил лошадь, казаки веселились. Гоняли нагайками по лугу троих мужиков в коричневых мундирах Горной Стражи. Ну чисто дети. На минуту без присмотра нельзя оставить…
– Что случилось? – спросил я оставленного у лошадей коновода.
– Бо́рзые, ваше превосходительство, – пожал плечами казак. – Уставу не ведают. Учить надобно.
– Не поубивайте только, – застрожился я. Нагайка – неприятная штуковина, легко способная привести к летальному исходу.
Можно было, конечно, остановиться на постой в Томском, но я не захотел. Решил, что нужно соблюсти некоторую дистанцию. Помощь помощью, а сядут на шею и ноги свесят. У русских это легко и непринужденно получается…
Блин, похоже, это не моя мысль, а Германа. Раньше-то я легко отличал его шепот от своих размышлений, а эту только по совершенной ее несуразности выловил. Как же он, мой мозговой партизан, сумел-то? Эй! Чего молчишь?
Лагерь обустроили к северу от села, на берегу, выше по течению реки. До леса было далековато – не меньше версты. На обширном лугу не осталось даже пней – все выкорчевали на древесный уголь. Так что за топливом для костров сотник отправил верховых, а сам поехал в селение искать старосту.
В котлах уже закипала вода, когда вернулся Безсонов. Я успел умыться, побриться и переодеться в немного мятую, но зато чистую одежду. Так что старосту селения, пожилого, широкоплечего, с длинными руками человека, встретил в приличествующем положению виде.
– Селиван, ваше превосходительство, – представил бородатого дядьку сотник. – Навродь старосты тут. Так-то мировые исче здесь не бывали, уставы не писали, а этого вот селяне на сходе выбрали, когда завод закрыли.
Я кивнул. Поблагодарил этим Безсонова и поздоровался с Селиваном одновременно. Представился сам, потом рассказал о продуктах, привезенных с собой. Предложил рассказать об их житье-бытье.
В общем, через дык-мык и пень-колоду после двух часов расспросов и уточнений выяснилось вот что.
В Томском жили около четырехсот мужиков, мастеровых и урочников, с семьями. Было еще с десяток трактовых кузнецов, четыре семьи охотников и полсотни извозных. Всего примерно две тысячи, если считать с бабами, детьми и стариками. Осенью прошлого года приезжал из Барнаула горный чиновник, выписавший бумаги на вольные. Причем большинство, к вящему их удивлению, было записано в крестьянское сословие, и им отписали по десятине земли. Только мастеровые и в огородах-то мало копались, переложив все заботы об урожае на женские плечи.
Домну потушили весной. Сразу, как только сошел снег и тракт превратился в непроходимую для телег жижу. Дожгли остатки привезенной зимой руды и потушили. Назначенные администрацией извозные расценки не устроили подрабатывающих доставкой сырья урочников. Ближайший рудник располагался аж в ста сорока верстах, а платить предложили не по расстоянию, а по доставленной руде. В начале лета приходил караван с Гурьевского завода. Сняли молоты и пилы с лесопилки. Хотели утащить и наковальни с волочильными плитами – теми, назначение которых я не смог отгадать, да поднять на подводы не смогли. Сняли все самое ценное, сгребли инструменты и запасные кожаные приводы. И поведали ошарашенным томичам, что завод закрыт.
Селивана выбрали старостой только неделю спустя после ухода последней телеги на Гурьев. Все поверить не могли, что их мир рухнул, что никому их умения больше не нужны. И что нужно теперь как-то приспосабливаться. Как-то выживать.
Пока подъели запасы, пока собрали и перековали в косы, серпы, гвозди и подковы валяющееся в цехах железо. Потом приехали сторожа, перестали пускать в оставленный людьми завод, и стало совсем худо. За лето никто из мастеровых так и не сподобился распахать и засеять поля… Несколько семей, получив паспорта, уже уехали в Кузнецк…
Пока разговаривали, староста все косился на подводы с мешками. И даже когда я сказал, что это бесплатно, не поверил. Переспросил еще раза три и пока приехавшие с нами из Тогульского женщины с паперти не потащили в селение выданный им казаками паек, все недоверчиво качал головой.
Впрочем, мое предложение переехать в губернскую столицу тоже было встречено без энтузиазма. Расстались на том, что Селиван обещал следующим же утром собрать общий сход и обсудить это с земляками.
Ночь получилась беспокойная. До самого утра из Томского шли и шли люди за причитающейся им долей продуктов.
Казачьи урядники, заведовавшие распределением привезенных благ, изо всех сил старались не шуметь. Но сами знаете, как оно бывает: постоянно что-то брякало или скрипело. Люди старались разговаривать вполголоса, но в ночной тиши даже легкий шелест ветра в кронах далеких деревьев было отлично слышно.
Да еще одолевали думы. Злился на нетерпеливых томских жителей, ворочаясь под тонким походным одеялом на своем сложенном из дерна топчане, а сон все не шел.
Странно как-то все. Странно и неправильно. Пятьсот здоровых, сильных мужиков за лето не сподобились озаботиться пропитанием для своих семей?! Да посади они весной соток по тридцать – сорок той же картошки – и всю зиму можно пузо на печи чесать, ни о чем не задумываясь. Здесь же ни колорадского жука, ни проволочника поди еще не водится. Урожай дай бог каждому получился бы. Неужто их кто-нибудь за вскопанные пяточки наказывать бы стал?
Однако что-то я возделываемых полей вокруг селища не встретил. Куцые огородики с несколькими грядками лука да чеснока возле домов. Кое-где в подзорную трубу удалось разглядеть светло-зеленые «головы» капустных кочанов. И все! Герочка мгновенно выводы сделал. Дескать, остались в поселке тупые, ленивые да безрукие, а путных-то, поди, давно на Гурьевские фабрики свезли. А ты, Герман Густавович, собрался этих трутней кормить бесплатно и на свои будущие заводы зазывать…
Ну, насчет бесплатно – это Гера погорячился. Все-таки две тысячи рублей в продовольствие бабахнул, а это по нынешним временам – безумная сумма. У многих чиновников в год жалованье меньше выходило. И дарить эти деньги я уж точно не собирался. Во-первых, все равно не оценят. Халява – она и есть халява. Как пришло, так и ушло. Пропьют, разбазарят, сгноят или мышам скормят. А во-вторых, как бы это цинично ни звучало, необходимо средство, способное привязать этих людей ко мне. И две тысячи лично мне обязанных жителей губернии – это таки гораздо лучше, чем просто две тысячи человек.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});