вновь я переживала его, как чистое бытие, которое пронизывает всё — и не только это, но и как глубоко любящее божественное Я, преисполненное милосердия ко всему, снимающее с нас бремя всякого рода, если мы готовы целиком сдаться ему.
Вечером, перед его отъездом, я сказала ему: «Бабаджи, ты берешь на себя так много всего!»
Теперь я видела это.
Утром, перед отъездом, он распорядился, чтобы трое из его учеников во время его отсутствия сидели у его двери и медитировали, и так все двадцать четыре часа. Одной из них была и я. Я почувствовала ту любовь, которая заставила его сказать это.
Тот день, когда Бабаджи вернулся, был богаче, глубже и ценнее, чем остальные. Он всё давал и давал, едва ли не больше, чем мы могли принять — намного больше, чем я могла принять от него.
5 февраля 1984 года я попросила у Бабаджи позволения совершить перед ним арати. Это был прекраснейший из всех арати. Я видела в нём чистое яркое бытие, воплощенную вечность, саму суть всего сущего, которая несет в себе всё, разрешает все противоречия и освобождает всё то, что готово к свободе.
В то же время я приобретала всё новые и более глубокие знания и опыт: Бабаджи, с его милосердием, является также Богом Грааля и преобразования материи, что означает проницание материи светом.
9 февраля очень старый, худой индус, ученик Махендры Махараджа, только что прибывший, выступил с речью. Он недвусмысленно и четко сказал, что Бабаджи— это воплощение высшего божественного сострадания, чистая любовь, и что он является вечным бытием всего сущего.
Он облек в слова мою сокровенную мысль.
Потом Бабаджи предложил ему обнять нескольких из нас. Сначала людей, посвященных Бабаджи в йоги, потом он вызвал вперед меня, а затем двух других женщин. Старый индус обнял каждого из нас.
Казалось, этим объятием старый индус передает нам свое знание или укрепляет наш собственный внутренний опыт и знания.
Следующим вечером, 10 февраля, старый мудрый индус по просьбе Бабаджи вновь должен был произнести речь. На этот раз он говорил о божественных инкарнациях и их кала, т. е. об аспектах того могущества, которое они несут с собой.
Рама пришел с 12 кала, Кришна — вначале с 8 кала, а благодаря милости Хайракан Бабы обрел еще 8 — итого 16 кала. Рама и Кришна были воплощениями Вишну. В образе Махендра Бабы он пришел со 108 кала, а теперь, в образе Хайракан Бабы, Бабаджи пришел с 1008 кала.
Должна признаться, что я была поражена этим сравнением, этой громадной разницей — Рама с 12 и Бабаджи с 1008 аспектами могущества, он пришел со всей своей силой!
На следующее утро, 11 февраля, сидя на своей террасе с температурой, Бабаджи даровал даршан. Он встретил первых пришедших к нему, негромко напевая. На Бабаджи был черный свитер, и на протяжении многих дней мне, а также нескольким другим йогам было позволено сидеть рядом.
У меня были еще вопросы о вчерашнем выступлении индуса. Всё это меня очень волновало.
Тут Бабаджи начал вытягивать из своего черного свитера нитки пряжи, и когда я собрала разбросанные нитки, вдруг неожиданно сказал мне: «Это — за пределами!» Я поняла, чтó означали эти нитки: они были ответом на мой вопрос, мои сомнения, связанные со вчерашней речью, которые он полностью разрешил таким образом.
Как всегда, каждый день мы по-новому напряженно переживали и осознавали то, как Бабаджи спускался к людям, которые выстраивались в очередь, чтобы попасть к нему наверх. Когда я сидела на земле рядом с ним, мне было очень хорошо видно, в каком состоянии был тот или иной из пришедших к нему и как Бабаджи отвечал им.
Одного он благословлял, другого — игнорировал, смотрел в сторону или вообще зевал, перед следующим он просто лучился, дарил ему что-нибудь или просто смотрел взглядом, полным сострадания. Он менялся каждую секунду, часто — почти неуловимо. Это был живой глубокий даршан: я — это ты, и я буду вести тебя — даже сейчас, имея высокую температуру…
Я еще раз спросила Бабаджи о своем обратном рейсе, который забронировала на 17 февраля: можно ли мне остаться до Шиваратри или дольше. Он ответил: «Завтра ты поедешь в Дели и поменяешь свой билет!», а потом: «После Шиваратри можешь уезжать!» Он вытянул ноги — и хотя все эти дни мне было позволено массировать его ноги, как правило, когда все удалялись, сегодня он не разрешил мне сделать это.
Я смотрела на его вытянутые ноги в белых носках, и вдруг меня пронзила мысль: «Белые ноги вечности».
Во время даршана один молодой человек принес ему книгу о Хиросиме. Бабаджи посмотрел на книгу очень внимательно. Другой передал Бабаджи несколько апельсинов, завернутых в карту мира. На эту карту он тоже долго и очень внимательно смотрел и выглядел при этом очень грустным. Потом он попросил о минуте молчания в память об Андропове — ушедшем главе Советского Союза.
После обеда погода была очень странной, вокруг всё гремело, но дождя не было, в воздухе витало что-то сверхъестественное.
Бабаджи заболел, он не пришел в зал для киртана к вечернему даршану. Такого при мне еще не бывало. Но присутствие его света очень сильно ощущалось. Сказали, что у него что-то с легкими, вроде пневмонии, и высокая температура.
Мне сразу же пришло в голову: «Это оттого, что он дышит отравленным воздухом будущего!»
Я спросила себя: «Что мы можем сделать для тебя?» Мне пришла в голову идея — совершить пуджу для очищения воздуха. Я только что придумала пуджу внизу, у реки.
На следующее утро я должна была ехать в Дели. Для меня было немыслимо спокойно спать этой ночью, когда Бабаджи был настолько болен, что даже не пришел на даршан. После вечернего арати, когда в ашраме воцарилась тишина, на площадке, что вела к его