пастора, но даже и от Улеаборгского епископа.
— Если вы меня не отпустите, то я сам уйду, — заявил он отцу и дедам, которые стали отговаривать его от этого поступка. — Мне в марте будет восемнадцать лет, а паспорт у меня уже есть. Денег я скопил.
И он попытался уйти из-за стола, сделав вид, что обиделся. А может и правда обиделся. Но это ему не позволила матушка, криком заставив вернуться на своё место.
Через пару недель споров и ругательств внутри семьи, победу над финнами Хухта, одержали шведы Сала. И Ахти разрешили поступать в церковное училище, но не в Карлебу, а в Стокгольме. Как заявила мама:
— В Кокколе у нас родственников нет, а вот в Стокгольме есть. Да и образование в столице Шведской унии намного лучше.
В общем, матушка повезёт в мае Ахти в Швецию поступать в училище, а заодно навестит всех родственников. Короче, начался форменный дурдом. «Надо пошить Ахти костюм», «надо пошить мне новое платье», «у меня старый салоп, нужен новый», «нужны новые обувь и шляпка». Деды и отец сбегали с утра пораньше из дома, чтобы не пришлось вновь везти её в город за жизненно необходимыми ей вещами. Маму это не смутило и она мобилизовала себе в извозчики беднягу Ахти, который вскоре и сам был не рад, что признался родителям об уходе в священники.
— Лучше бы я сам потихоньку сбежал, оставив записку, — жаловался он мне.
…..
Сразу после Нового года отец вновь использовал меня как арбитра. Правда, не по своей воле. Выловил меня на берегу озера, где я с детворой с увлечением строил снежный городок, и повёз в село.
— Па! А мы куда? — начал я его допрашивать, как только сани тронулись.
— В церковь.
— А зачем?
— Рассудишь нас. У нас там спор вышел.
— А почему я? — мне ещё были памятны события, связанные с беременностью Тю, и вновь становиться арбитром в чём-то подобном не тянуло. — А с кем спор?
— Матти! Помолчи. Приедем, увидишь.
В знакомом мне по прошлым сюда визитам кабинете отца Харри обнаружился он сам и наш участковый, старший констебль дядя Раймо. Лычку на свой синий погончик с гербом княжества он получил недавно и очень гордился ею. Если раньше он очень берег свою форму и шинель, предпочитая обходиться гражданской одеждой, то теперь таскал шинель с погонами даже в сильные морозы.
«И вот зачем отец меня сюда притащил?» — думал я, вежливо здороваясь с пастором и полицейским:
— Здравствуйте, святой отец. Здрасте, дядя Раймо.
— Хо-хо! А вот и наш малыш Матти! — старший констебль пошел мне навстречу и начал пальцами своей правой руки играть с помпоном на моей лапландской шапке.
Я, как мог скорее, стянул свой головной убор, чтобы голова не начала колебаться вслед за довольно массивным помпоном.
Этот шерстяной шарик у меня на шапке появился на следующий день после Рождества. В памятный обед, когда Ахти объявил о своём намерение стать священником, брат Эса попытался спасти праздничное семейное мероприятие, переключив внимание на меня. Точнее, на мою лапландскую шапку.
— Мам, а чего это у вас Матти носит женскую шапку?
— Что ты выдумываешь! — раздраженно ответила ему мать.
— Ничуть. Ты же знаешь, что я три года дружил с лапландцами. С Пертти и Паси Мяки. У них, если шапка без помпона, то это значит женская.
— Почему? — влезла заинтересовавшаяся Анью.
— Помпон означает рога, мужчин. А женские головные уборы без них.
— Да ну, херня! — не вытерпел и дед Кауко. — У самочек оленей тоже рога есть. Может они просто так детей различают? Есть чё на шапке — мальчик, а нет — девка.
— Что мне сказали, то я вам и говорю, — немного обиделся Эса.
— Да может они всё выдумали! — не выдержала мама. — Помню я этих Мяки! Это же они научили тебя делать луки и стрелять из них! А ты, дурак, и рад стараться, чуть деда Хейди не пристрелил.
— Ну, не пристрелил же, Эмма. Чего ты теперь старое вспоминаешь? А про шапку, да, верно, есть у них такое. То ли помпон носят, то ли гребень. А ну, Матти, принеси свою шапку, — отдал мне распоряжение дед Хейди.
Вскоре женская часть забыла про бедного Ахти и с увлечением обсуждала что надо пришить и как. В итоге, получился громадный помпон, чем-то мне напоминавший подобные украшения на обуви греческих гвардейцев. Не думаю, что в Лапландии именно такое, но мне понравилось. И не мне одному. За год в селе случилась прям эпидемия моды на подобную шапку с помпоном. И уже на следующую зиму более половины местных мальчишек обзавелись похожим на мой головным убором.
— Здравствуй, Матти! Иди, садись на ту лавку, — пастор тоже подошёл ко мне и подтолкнув в спину, вывел меня из воспоминаний про модернизацию моей шапки.
Прежде чем усесться на предложенное место, я стянул тулупчик, в кабинете было изрядно натоплено. Сел и вопросительно уставился на эту троицу. Чего это официальной и номинальной власти на селе потребовалось от меня, мелкого?
— У нашего телеграфиста, Обрама Някова, есть семья, которую он хочет перевезти в наше село, — начал рассказывать мне пастор. — А у нашей общины, которую возглавляет твой отец, появились деньги чтобы в этом помочь телеграфисту, — он скептически ухмыльнулся и бросил взгляды на отца и дядю Раймо, отчего те внезапно покраснели. — И у меня с ними возник спор, который ты должен и разрешить.
— Я? Почему? А что за спор?
— Ты, потому что косвенно связан с появлением этих денег. Молчи, не спрашивай, я всё равно тебе не отвечу почему так, — он даже выставил перед собой ладонь, призывая не задавать вопросов, хотя я и догадывался о происхождении этих средств. — А спор… Твой отец и наш старший констебль предлагают отдать эти деньги переселенцам, а я предлагаю выкупить пару пустых подворий и подарить им. Мы долго спорили, и мне пришла в голову идея использовать тебя как судью. Я в курсе того, что больница в нашем селе появилась благодаря тебе, Матти Хухта младшему, а не старшему. И раз ты, даже в своём малом возрасте, печёшься об интересах общины, то и здесь примешь правильное решение. Надеюсь, — на последнем слове в глазах священника всё же мелькнуло сомнение.
Я встал и, подойдя к столу, с молчаливого согласия пастора взял лист серой бумаги и карандаш. И решил начать опрос этой троицы с записью ответов, так как в корне не был согласен с тем, как они хотят помочь переселенцам. А для своих выводов мне