Читать интересную книгу Высоцкий и его песни - приподнимем занавес за краешек - Людмила Томенчук

Текст песни "Истома ящерицей ползает в костях...", насколько мне известно, не был предметом специальных исследований. Но отдельные высказывания о его теме нередки в статьях о ВВ. Они сходны с мнением С.Шаулова. Так что, споря с ним, я оппонирую не только индивидуальной точке зрения на "Истому", но и сложившейся традиции восприятия этого текста. Приведу несколько примеров.

По Т.Тилипиной, в "Песне конченого человека" многогранно выражено депрессивное состояние, "вечная классическая ситуация тотальной усталости героя от жизни"291*. Для С.Руссовой "история отдельного "конченого человека" вырастает до уровня обобщения, до истории конченого поколения: "И не волнуют, не свербят, не теребят// Ни мысли, ни вопросы, ни мечты""292*.

Дальше всех в обобщениях пошел С.Свиридов: "Мир снятых противоречий -это мир, пришедший к концу ("Песня конченого человека")"293*. Но и это еще не край. Далее в статье читаем: "В "Песне конченого человека" М2 ("инобытийный мир". -- Л.Т.) <...> определяется апофатически, через отрицательные частицы: "Пора туда, где только ни и только не". Это мир, лишенный борьбы: "И не волнует, кто кого, -- он или я", бездвижный: "И не захватывает дух на скоростях, // Не холодеет кровь на виражах", безразличный: "Я пули в лоб не удостоюсь -- не за что""294*.

Из четырех строк, которыми С.Свиридов характеризует потусторонний мир, герой относит к нему только первую строку, а в остальных описывает даже не мир здешний, а лишь свое состояние, мироотношение, -- но исследователь, к сожалению, не учел эту разницу. У него вышло, что не только герой кончился, но и мир кончился. Как это связать с текстом "Истомы"? Например, если герой действительно находится не на грани перехода в иной мир (как традиционно считается), а перешел ее (так получилось у С.Свиридова), так куда ему пора в конце текста? Не назад же...

Вернемся к тезису С. Шаулова. Можно заметить, что человека, способного на сильную реакцию ("сардонический -- злобно-насмешливый, язвительный"), нельзя назвать понурым ("унылым, испытывающим безнадежную печаль, гнетущую скуку"). Сила чувства, неважно какого, разгонит и беспросветную печаль, и тягостную скуку. Но "сардонический" -- явная обмолвка, автора определенно подвел полемический азарт. А то, что про насмешку героя над собой исследователь ничего не сказал, жаль (как она проявляется в этом лирическом монологе, чем вызвана). Мне ее, увы, обнаружить не удалось. Но в данной ситуации интересно другое.

Почти со всем, что пишет С.Шаулов об основном смысле "Истомы", можно согласиться, внеся одну маленькую поправку, -- она-то и переменит картину. Говорите, понур? Да. Пораженец? И это верно. Согласен упасть, ежели подтолкнут? Ну, согласен ли, нет ли, а безропотно рухнет наземь. Кажется себе конченым человеком? Без сомнения. Вот именно -- "кажется".

Мы как-то привыкли верить персонажу на слово. А почему, собственно? Он ведь может и лгать, да и добросовестно заблуждаться на свой счет, -- как любой человек. К тому же у нас есть независимый, объективный информатор -- то же самое слово персонажа, но уже как слово художественное, подаренное герою и организованное для него автором. А оно свидетельствует совсем иное о состоянии нашего безымянного страдальца, не замеченное им самим. Герою сложновато взглянуть на себя отстраненно, со стороны, зато это доступно нам.

Обилие отрицательных частиц в "Истоме"295 "заряжает" восприятие текста: начинает казаться, что любой его образ имеет негативную окраску. Это далеко не так. Контекст "Истомы" актуализирует отнюдь не только негативное значение составляющих ее образов. Апофатические образы могут иметь и имеют в этом тексте позитивный смысл. Ряд, начатый строкой И сердце с трезвой головой не на ножах, о которой сказано выше, продолжают:

И не прихватывает горло от любви...

И нервы больше не в натяжку...

И ни событий, ни людей не тороплю...

И не внушит никто, и не разубедит...

Последнее, например, можно понять как твердость убеждений, упрямство, невосприимчивость к внешним воздействиям. Даже и последние два толкования, а тем более первое, не являются безусловно отрицательной характеристикой.

Смысл еще одного образа того же ряда:

А так как чужды всякой всячины мозги -

вообще сильно тяготеет к позитивному полюсу: эта строка должна быть понята прежде всего как незасоренность мозга посторонними мыслями, информацией и т.п.

То же самое можно сказать о строках:

Не ноют раны, да и шрамы не болят -

На них наложены стерильные бинты.

По поводу этого двустишия впору, в духе статьи С.Шаулова, воскликнуть: "А что, лучше замотать их грязной тряпкой?" Но я это совсем не к тому, чтобы позубоскалить. Разбираемый фрагмент -- самое безусловно-позитивное место в "Истоме". И закономерно, что именно оно наиболее откровенно (насколько это уместно в поэтическом тексте и специфическими средствами такого текста) демонстрирует явный перехлест в самооценке состояния героя, который и в этом месте монолога не очнулся от своего уныния. Унывать же по поводу того, что "время лечит" (об этом здесь речь: шрамы-то -- от старых ран), кажется, не придет в голову самому закоренелому романтику. В конце концов старые раны затянутся -- новые появятся, достало бы героической энергии.

Данное двустрочие -- самое выразительное свидетельство эмоциональной неразборчивости персонажа, который даже несомненно позитивные аспекты своего положения и состояния мажет одной эмоциональной краской. В этой "корзине уныния", в которую свалено все, такие необычные строки, как -

Не пью воды, чтоб стыли зубы -- питьевой...

(вместо ожидаемого по смыслу ключевой) и -

... шрамы не болят -

На них наложены стерильные бинты... -

(хотя повязку накладывают не на шрамы -- или раны и шрамы, -- а только на раны) приобретают значение не случайных оговорок поэта, а невольных и, как всегда, неслучайных оговорок персонажа, т.е. получают эстетическое звучание: герою кажется, что окружающую жизнь он ощущает как некую нерасчлененную массу (но, повторю, его же собственное слово свидетельствует, что это не так). Это именно то, что С.Свиридов неточно назвал "миром снятых противоречий". В том-то и дело, что "противоречия сняты" не в мире и даже не в ощущении персонажем этого мира, а только в осознании, в оценке им своего мироощущения, -- огромная разница. То, что герой о себе говорит, -- не столько констатация факта, сколько умозрительный вывод.

Прежде чем двинуться дальше, суммируем обнаруженный позитив. В эту копилку положим действия -- правда, единичные (прежде всего -- поддержание огня жизни); реакции на окружающую жизнь -- хотя и слабые; память о прошлом и, конечно, стремление отдалиться от соблазна самоубийства. Не густо? Но и не пусто. А ведь позитивный ресурс "Истомы" не исчерпан: мы еще не говорили о рефрене.

Отрицательный потенциал этого двустишия на виду, но есть и положительный, на который почему-то не обращают внимания. На коне -- этот начальный образ должен быть понят как "дела идут хорошо". Ладно, пусть под влиянием контекста, гасящего активные обертоны, будет "нормально", но уж не менее того. Причем если толкани -- я с коня заявлено как возможность, то на коне -- это данность. Правда, герой не держится за благополучие, но оно есть. Впрочем, на коне можно понять и как сокращенное "если я на коне", то есть тоже как возможность. Хотя опять же -- она существует, и герой осознает ее, только не ценит, в расчет не принимает. Но нам совсем не обязательно идти у него на поводу.

В этом тричлене (на коне -- толкани -- я с коня) надо заметить еще один смысловой оттенок, связанный со средней его составляющей. Выходит, если не толкнуть, причем сильно и резко, так персонаж "с коня" не свалится. Но когда сил нет, никакие внешние "толкачи" не нужны -- сам упадешь. Значит, держится наш герой вполне -- удержаться не может, но это ведь совсем другое дело. Вот вам и "конченый"...

Вся эта "конная" линия свидетельствует, конечно, не о профессии персонажа, а о степени его устойчивости в жизни -- не высокой, но, оказывается, и не нулевой. Мы вновь получили положительный результат, применив этот простенький прием -- прямопонимание. Почему? Потому, что он опирается на фундаментальное свойство образной речи Высоцкого. Как тому традиционно и положено быть, в ней господствует переносный смысл. Но он не подавляет смысл прямой -- ту основу, корень, из которого вырос. Связь между породившим прямым и порожденным переносным смыслами (в обыденной речи -- и просторечно-разговорной, и культурно-литературной -- зачастую крайне слабая и почти уже не ощущаемая) в поэзии Высоцкого не только не ослаблена, а, напротив, усилена. Эта связь у него -- не пересыхающее, но полноводное русло. Вот самое яркое, мощное, едва ли не главное проявление знаменитого устремления поэта -- Я везде креплю концы.

Высоцкий возвращает слово, образ, устойчивое сочетание к моменту рождения в нем переносного смысла, к истокам -- когда взаимодействие между прямым и метафорическим значениями было наиболее сильным и -- равно сильным. Это свойство -- интенсивная внутренняя жизнь слова в стихе ВВ (независимо от того, какой конкретный смысл заключен в том или ином образе) -- является одним из важнейших, а по-моему, главным источником той огромной жизненной энергии, которая так явственно ощутима в поэтической речи Высоцкого. Никакие импульсы, идущие от сюжетных перипетий, состояния персонажей, не могут заглушить голос Слова Высоцкого. Это бывало под силу только реальному голосу поэта-певца. "Истома", пожалуй, самый яркий тому пример. Но о песне речь впереди, вернемся к ее тексту.