Читать интересную книгу Дау, Кентавр и другие - И. Халатников

Через месяц, вернувшись из отпуска, я обнаружил, что у меня дома непрерывно звонит телефон — мне хотели сооб­щить, что французское правительство нашло средства и гото­во принять нашу вторую смену, которую мы подготовили для Италии. Это было в августе 1990 г., а в январе 1991г. наша вторая «итальянская» смена выехала во Францию. Групга была смешанная. В нее входили и математики, такие, как Сергей Петрович Новиков, и астрофизики, и наши крупные специа­листы по физике низких температур. Эта группа очень успеш­но проработала полгода во Франции.

В 1990 г. делегация Академии наук ездила в Израиль вести переговоры о сотрудничестве. Ко мне обратился президент Вейцманского института с предложением создать и у них фи­лиал. Вопрос решился буквально на лестнице за 5 минут. И уже с 1992 г. такой филиал начал работать. Программа действова­ла три года в зимний период. Особенно результативной оказа­лась последняя смена, когда совместными усилиями были до­стигнуты большие успехи в теории турбулентности.

Советский директор немецкого института, или не в коня корм

Весной 1988 г. в Швейцарии проходила известная междуна­родная конференция по высокотемпературной сверхпроводи­мости. Это было вскоре после открытия, сделанного К. Мюлле­ром и Дж. Беднорзом, когда бум вокруг этого явления достиг апогея. В перерыве заседания ко мне подошел Питер Фулде, один из директоров (по-нашему зав. отделом) Института физи­ки твердого тела им. Макса Планка в Штутгарте и сделал не­ожиданное предложение. Он и его коллеги решили пригласить одного из теоретиков Института Ландау на должность директо­ра их института. Всего в институте Макса Планка пять директо­ров, поочередно исполняющих административные обязанности. Идея сразу показалась мне достаточно безумной, чтобы, согласно Нильсу Бору, рассмотреть ее серьезно. Действительно, русский директор немецкого довольно престижного института! Такого еще не было. Я попросил два часа на раздумье и пообещал в обеденный перерыв дать ответ. К обеду я уже созрел оконча­тельно и пообещал Фулде в течение двух месяцев подыскать и порекомендовать ему две кандидатуры. Окончательный выбор оставлялся за советом института. Однако в начале лета Фулде позвонил мне в Москву и сообщил, что совет института уже сделал выбор в пользу Константина Ефетова, и желательно, что­бы уже в ноябре тот приступил к исполнению должности ди­ректора сроком на пять лет. Следует сказать, что Ефетов в тех неофициальных рейтингах, которые я любил проводить в кругу моих друзей, всегда попадал в число двух лучших теоретиков института в области теории твердого тела. Будучи первокласс­ным физиком, он виртуозно применял метод функционального интегрирования для решения сверхсложных задач. Думаю, что в этом деле он не имел себе равных в мире.

В Академии наук идея командировать Ефетова в Германию поработать директором института сразу же получила поддерж­ку. Всем было очевидно, что такое предложение полезно и для института, и для Академии наук. В институте же новость об отъезде Ефетова произвела эффект сильного землетрясения. Дело в том, что в институте можно было насчитать примерно 20 физиков, достойных занимать подобные должности в за­падных университетах и институтах. Притом все они знали себе цену (двенадцать членов Академии наук!). Да еще следует добавить такое же число сотрудников, которые, несколько себя переоценивая, считали, что они не уступают первым двадцати. Вся эта масса, естественно, примерилась к месту, полученно­му Ефетовым, и пришла к заключению, что и они могут за­няться подысканием себе аналогичных должностей на Западе. Детонатор сработал, и «процесс пошел» — процесс утечки мозгов из института. Моей первой реакцией, направленной на спасение института от этого разрушительного процесса, была организация филиалов на Западе, о чем я уже писал.

Как нас учили много лет, если процесс нельзя остановить, то следует его возглавить. Однако также известно, что колесо ис­тории остановить нельзя. Недавно я пытался произвести пере­учет бывшего «поголовья» института. В настоящее время при­мерно тридцать «голов» имеют постоянные позиции на Западе. Еще столько же — частично постоянные позиции, т.е. проводят в институте только незначительную часть времени. Что же ка­сается Ефетова, то его карьера сложилась не столь блестяще. Его контракт в Штутгарте окончился и не был возобновлен. Процесс разрушения фундаментальной науки в Германии, ко­торый был «успешно» проведен нацистами, дает о себе знать до сих пор. В стране, которая дала миру А. Эйнштейна, М. План­ка, В. Гейзенберга и других корифеев, нет места для элитарной науки. Система организации науки и образования рассчитана на середняков. То, что случилось с Ефетовым в Институте Макса Планка, характеризуется известным выражением: не в коня корм.

ДЕНЬ СЕГОДНЯШНИЙ

Опасные тенденции

Значительное количество наших ведущих ученых получили постоянные позиции в Соединенных Штатах, Израиле, Германии и во Франции. Многие ездят по программам, кото­рые мы начинали как филиалы. И в конечном счете сейчас на наших заседаниях ученого совета собирается иногда только треть его численного состава. Но работа продолжается, хотя и не на таком уровне, не при такой «температуре», как в годы расцвета Института.

Теперь хотелось бы сказать о некоторых опасных тенденциях развития теоретической физики. Они наблюдаются не только у нас, но и в Европе, и в Соединенных Штатах — это чрезмерная математизация теоретической физики. Возникает опасный раз­рыв между теоретической и экспериментальной физикой.

В США это уже привело к некоторым плачевным результа­там. Там возник конфликт между специалистами в области физики высоких энергий, на которую требуются очень боль­шие затраты (строительство дорогих ускорителей), и осталь­ной наукой, в частности учеными, которые работают в других областях фундаментальной физики. Этот конфликт был пере­несен в залы конгресса США и закончился тем, что конгресс прекратил ассигнования на строительство сверхпроводящего суперускорителя, на которое уже были затрачены миллиарды долларов. Но сэкономленные деньги не дали тем физикам, которые боролись со строительством ускорителя. Вся эта дис­куссия привела к тому, что конгресс вообще решил обрезать ассигнования на фундаментальную науку. Это урок: такие дис­куссии ученые должны вести между собой, в своей среде, не вынося их на суд общества.

Внутри физического сообщества реакция на физиков, ко­торые сильно математизировались и оторвались от жизни, в основе правильная. Потому что физикам приходится постоян­но доказывать и научной, и широкой общественности важ­ность своей науки для технического прогресса. В настоящее время это требует новых подтверждений.

Когда мы организовывали наш Институт теоретической фи­зики, высказывались сомнения: не потеряем ли мы связи с экс­периментальной физикой, не ударимся ли мы в схоластику.

Но этого не произошло, и это — главное достижение институ­та. Петр Леонидович Капица сказал мне как-то лет через 10 пос­ле организации института: «Вы правильно поступили, что со­здали институт». И добавил: «Но надо было его создавать не в Черноголовке, а в Москве». Эти слова Петра Леонидовича были для меня высшей похвалой.

В связи с этим необходимо отметить, что связь Института Ландау с Институтом Капицы всегда была и остается самой тесной. Петру Леонидовичу долго было трудно понять, почему талантливые люди покинули лучший институт. Это — как извест­ная проблема отцов и детей. Но Капица проявил необыкновен­ную щедрость души. Редко остаются хорошие отношения после развода. У нас это получилось. Я часто бывал дома у Петра Леонидовича, иногда мы играли в шахматы, о тех встречах ос­тались самые теплые воспоминания. Но главное — Петр Лео­нидович разрешил нам сохранить московскую штаб-квартиру у него в институте. Благодаря этому мы сохранили не только все связи с Институтом физических проблем, но и с другими инте­ресными для нас институтами. По сей день в Институте физи­ческих проблем продолжаются наши семинары.

Институт физических проблем остается для наших сотруд­ников своего рода научным клубом, куда они могут прийти в любой день, могут пользоваться первоклассной библиотекой со свежими журналами. Все свои международные мероприя­тия, когда Черноголовка была закрыта для иностранцев, мы тоже проводили в Институте физических проблем. Таким об­разом, наша база в Москве всегда имела для нас жизненно важное значение. Во всем мире наш адрес известен как: «Моск­ва, ул. Косыгина, д. 2» — это адрес института, который носит теперь имя П.Л. Капицы.

Ставка — на молодежь

В нынешних условиях, когда Институт теоретической фи­зики довольно сильно пострадал от «утечки мозгов», ставка должна делаться на молодежь. Основным источником, откуда мы черпали свежие кадры, всегда был Московский физико- технический институт.