Я начал вводить в Секара инструкции по поводу того, что должна и не должна делать прислуга во время моего отсутствия. После множества перезаписей и мучительного напряжения мыслей я, наконец, упомянул все, что следовало. Просмотрев завещание, я решил ничего не менять. Я переложил некоторые бумаги в бокс деструктора и оставил приказ активизировать устройство в таком-то случае. Я послал уведомление одному из моих представителей на Альдебаране-5, гласящее, что если человеку по имени Лоуренс Дж. Коппер случится быть проездом в тех местах и если ему что-то потребуется, то он должен будет это получить. Я не забыл упомянуть и секретный аварийный код — на тот случай, если мне придется доказывать, что я — это я. Потом я обнаружил, что миновало почти четыре часа и мне хочется есть.
— Сколько осталось до заката, округляя до минуты? — спросил я Секара.
— Сорок три минуты, — ответил голос среднего рода сквозь открытый динамик.
— Я буду обедать на Восточной террасе через тридцать три минуты, — сказал я, сверяясь с хронометром. — На обед желаю отведать омара с картофелем по-французски и капустным салатом, ватрушек, полбутылки нашего собственного шампанского, кофе, лимонный шербет, самого выдержанного коньяку из запасов в погребе и две сигары. Спросите у Мартина Бремена, не окажет ли он честь лично подавать мне?
— Понимаю, сэр. А салата не надо?
— Не надо.
Затем я отправился обратно в свои апартаменты сунуть кое-какие вещи в сумку и начал переодеваться. Я задействовал тамошний вывод Секара и, ощущая холодок на шее и пустоту в желудке, отдал приказ, давно уже подготовленный, который я все откладывал и который необходимо было наконец привести в действие.
— Ровно через два часа одиннадцать минут, — произнес я, сверяясь с хронометром, — позвони Лизе и спроси, не захочет ли она выпить со мной на Западной террасе. Приготовь для нее два чека, каждый по пятьсот тысяч долларов. Подготовь также копию рекомендации по форме «А». Доставь названные предметы сюда в отдельных, незапечатанных конвертах.
— Понял, сэр, — последовал ответ, и, пока я вкладывал запонки в манжеты, названные документы скользнули в корзинку приемника на туалетном столике.
Я проверил содержимое каждого конверта, запечатал их, положил во внутренний карман пиджака и отправился на Восточную террасу.
Солнце снаружи уже превратилось в янтарного гиганта. Оно как раз попало в тенета тонких перистых облачков, менее чем в минуту истаявших и уплывших прочь. Купол неба над головой закрывали стада пылающих золотом, желтизной и багрянцем туч. Солнце спускалось на отдых по безжалостной голубой дороге прямо между двух пиков-близнецов, Урима и Тумима, которые я поместил в том месте, чтобы указать ему путь и приютить на ночь. В последние мгновения его радужная кровь расплещется по туманным склонам пиков.
Я сел за стол под вязом. Установленный наверху силовой проектор немедленно пришел в действие, лишь только я коснулся сиденья стула, удерживая своим невидимым конусом сухие листья, насекомых, птичий помет и прочий мусор от попадания на стол. Спустя несколько мгновений показался Мартин Бремен, толкая перед собой тележку с крышкой.
— Добрый вечер, сир.
— Добрый вечер, Мартин. Как дела?
— Фросто замечательно, мистер Сандау. А как фы?
— Я уезжаю.
— О?!
Он расставил тарелки, разложил приборы, поднял крышку тележки и начал подавать.
— Да, — заметил я. — Возможно, что надолго.
Я продегустировал шампанское и одобрительно крякнул.
— Поэтому я хочу, прежде чем уеду, сказать тебе кое-что, что ты, наверное, и так знаешь. Да, так вот, ты готовишь самые лучшие блюда из всех, что я когда-либо пробовал…
— Плахотарю вас, мистер Сандау, — его от природы красноватое лицо потемнело в два раза, и он погасил улыбку, скромно опустив глаза. — Очень пыл рат рапотать с вами.
— Поэтому, если ты не возражаешь против годового отпуска с полной оплатой плюс дополнительный фонд на испытание новых рецептов, если такие интересы возникнут, то я вызову контору Бурсара и все с ним улажу.
— Кохда уезшаете, сир?
— Завтра рано утром.
— Понимаю, сир. Плахотарю фас. Ошень приятное претложение.
— Наверное, забавно готовить блюда, которые даже не можешь попробовать?
— О нет, сир, — запротестовал он. — На пробователи можно полностью положиться. Часто тумал я, какой фкус у того, что я готовил, но это как у химика — он не фсехда шелает знать, какие на фкус его химикалии. Вы понимаете, что я хочу сказать, сир?
В одной руке он держал корзиночку с ватрушками, в другой сжимал ручку кофейника, еще одной рукой подавал блюдо с капустным салатом, а последней рукой опирался на тележку. Сам он был ригелианец, имя его звучало примерно так: Ммммирт’ы Бооон. В Галактике нет лучших поваров, чем ригелианцы, если только снабдить их соответствующими приставками-пробователями. К славе они относятся довольно спокойно. Подобные беседы мы с ним вели уже не раз, и он знает, что я просто шучу, когда пытаюсь заставить его признать, что человеческая пища наводит его на мысли об отходах — производственных и органических. Очевидно, профессиональная этика воспрещает ему подобные признания. Обычно он спокойно отражает мои выпады. Лишь иногда, если ему уж очень досаждает избыток лимонного сока, грейпфрутового или апельсинового, он признается, что готовить еду для гомо сапиенс считается низшим уровнем, до какого может опуститься ригелианец. Я стараюсь от него не отстать, потому что люблю его и то, как он готовит, а раздобыть повара ригелианца очень трудно, независимо от суммы, которую вы можете предложить.
— Мартин, если что-нибудь случится со мной в отъезде, я хочу, чтобы ты знал — о тебе я сделал специальное упоминание в завещании.
— Я… я не знаю, что сказать, сир.
— Тогда ничего не говори. Но я надеюсь вернуться.
Мартин был одним из немногих людей, которым я мог бы с полной безопасностью говорить подобные вещи. Во всяком случае, он служит у меня тридцать два года и давно заработал хорошую пожизненную пенсию. Готовить еду было его бесстрастной страстью, и по непонятной причине он, кажется, неплохо ко мне относился. Он недурно зажил бы, помри я вдруг на месте, но не настолько уже хорошо, чтобы подбавлять мне в салат муританского яду от бабочек.
— Взгляни-ка только на этот закат! — перешел я на другую тему.
Он смотрел минуты две, потом заметил:
— Хорошо вы их подрумянили, сир.
— Благодарю за комплимент. Можешь оставить коньяк и сигары и быть свободным. Я посижу еще немного.
Он оставил коньяк и сигары на обеденном столе, выпрямился во все свои восемь футов, отвесил поклон и произнес:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});