Читать интересную книгу Мент и бомжара (сборник) - Виктор Пронин

«Ничего и не ладно, – возникли во мне внятные и горькие слова жены. – Отшил бы ты уже этого придурка, не понимаю, что ты в нем нашел, что вас связывает, кроме этих идиотских застолий?!»

«Это что, Володя придурок?» – подумал я с гневом.

«А кто же он? Придурок и халявщик. Скажи ему, что у тебя есть что выпить, и через десять минут он уже на нашем крыльце будет снег с ботинок обметать».

Это были не мои слова, это были не слова моей жены Людмилы, она подобного себе никогда не позволяла, она всегда к Володе относилась с большим уважением, отмечая его начитанность и хорошее воспитание. Видимо, с ней что-то произошло, если она так нехорошо заговорила о Володе… А что с ней могло произойти?

«Ладно, прекратим этот бессмысленный спор», – подумал я строго и даже мысленно брови сдвинул к переносице.

«Что, Володя, наверно, пришел», – усмешливо спросила жена, вернее прозвучал во мне ее усмешливый голос.

«Не любишь ты меня, ох, не любишь!» – попытался я шуткой закончить этот разговор. Опять же мысленно, не забывайте, ребята, мысленно.

«А за что, Витя? – печально прозвучало во мне. – Хочешь честно? У меня действительно мало чего к тебе осталось… Как-то незаметно выветрилось, испарилось, исчезло».

«Ну хоть что-то осталось?!» – вскричал я молча.

«А тебе уже достаточно и малого?» – на этот раз в ее голосе чувствовалась слеза.

«Господи! Ну не могу же я ни о чем не думать!» – взмолился я в полной панике.

«А ты давно уже ни о чем не думаешь, – безжалостно прозвенел ее голос в наступившей во мне тишине. – Кроме одного… Ты знаешь, что я имею в виду».

В окне, на фоне слепяще-белого снега мелькнуло что-то темное, движущееся. Я всмотрелся – это был Володя. Он торопился, часто перебирал ногами, похоже, состояние у него было ничуть не лучше моего. Я бросился к двери, выскочил на крыльцо и все-таки успел вовремя, Володя только притворил за собой калитку. Мне нужно было увидеть нечто важное – оставляет ли он следы на снегу.

Я облегченно перевел дух – на снегу четко отпечатывались его узенькие остроносые туфельки. Значит, неведомые силы подхватили его не навсегда, они только вчера с ним немного пошалили, когда весь он был во власти моей настойки.

– Привет, старик, – сказал он и тихонько прошмыгнул мимо меня в дом, словно опасаясь посмотреть в глаза, словно знал не то про себя, не то про меня нечто такое, о чем говорить можно не сразу, не походя и уж, конечно, не на крыльце. Если вообще об этом можно говорить.

Когда я, заперев калитку и дверь, вернулся в дом, Володя сидел уже раздетый за столом и, подперев щеки кулачками, смотрел на меня, как маленькая обезьянка из клетки – с какой-то мудрой печалью, вернее, печальной мудростью, будто что-то открылось ему или что-то перед ним разверзлось.

– Садись, старик, – сказал он. – Разговор есть.

– И у меня кое-что есть, – я кивнул в сторону бутылки посредине стола.

– Это хорошо, – кивнул Володя, не видя бутылки, не слыша меня. Я понял – он откликался просто на звуки моего голоса – есть, дескать, здесь живое существо, и уже слава богу. – Я это… Вчера… Когда от тебя вышел… Вес потерял.

– В обществе?

– В природе. А когда протрезвел, вес вернулся.

– Это со многими бывает, когда люди за ум берутся, когда с выпивкой завязывают…

– Я на потолке спал, – сказал Володя обреченно.

– Жена видела?

– Да.

– И что сказала?

– Совсем, говорит, умом тронулся, совсем одурел мужик. А ты где спал?

– Не помню. У меня простынь с резинкой по краю… Может, я под нее забрался, и меня не подняло.

– Это все багульник… Я с утра прочитал про него в энциклопедии. За ним такое водится, о нем такое мнение… Если хочешь знать, его в противогазах собирают, чтобы умом не повредиться.

– Знаю.

– Потолок – это фигня, Витя… Есть кое-что покруче, есть кое-что пострашнее.

– Голоса? – спросил я, уже догадываясь, какая неожиданность подстерегла Володю этим утром.

– Да, – кивнул он. – Значит, и тебе это знакомо… В общем, так, старик… Все рушится, все рушится, все рушится. Понимаешь, что началось… Когда моя Калерия ушла на службу, я начал к тебе собираться, чтобы поделиться, рассказать, как вечером домой добирался… Ну, сам понимаешь… Ищу носки и не могу найти. И у меня вырвалось, непроизвольно, без зла, просто чтобы что-то произнести. И я сказал, не вслух даже, Витя, не вслух! Про себя! Внутрь, как бы… «И куда эта стерва носки подевала!» Так я подумал… И вдруг слышу ее голос… Представляешь? Причем не звуки, я чувствую, что она этих слов не произносила, и я услышал ее слова не ушами, Витя, не ушами! Они возникли во мне без участия органов речи и органов слуха! Я внятно выражаюсь?

– Вполне. И что же она сказала?

– Она говорит… «В комоде, в нижнем ящике… А что касается стервы, то пусть это останется на твоей совести, дорогой. Сочтемся славою», – последние слова она вроде бы как бы хмыкнула, понимаешь, с усмешечкой такой недоброй. А я еще не врубился, я все думаю, что беседую с ней так… Ну как бы тебе объяснить…

– Мысленно, – подсказал я.

– Во-во! Мысленно. Мы же все так тихонько бормочем про себя, материмся, с кем-то там отношения выясняем, начальство посылаем на все буквы алфавита… Со мной это частенько случается, а если я еще и рюмочку пропущу… то я, можно сказать, сам с собой и не замолкаю. Это у меня уже как бы и норма.

– Как и у всех нас, – кивнул я, разливая настойку по стопкам. Володя смотрел на льющуюся жидкость почти с ужасом, но не остановил меня, не отставил свою стопку в сторону, он просто завороженно смотрел на чуть зеленоватый напиток, да, он почему-то получился слегка зеленоватым, будто я настаивал его на молодой весенней травке.

– Так вот, направляюсь я к комоду, – продолжал Володя, – выдвигаю нижний ящик и вижу родимые свои носки. И говорю так негромко, скорее даже с благодарностью, чем с гневом… Почти вслух… А может быть, вообще только подумал… Но слова были такие… «У, изменщица коварная!» Витя…

– Ну?

– Витя, и она мне отвечает… Невесело так, без вызова или гонора бабьего… «А что, говорит, Володя, мне остается… Ты сам меня к этому подтолкнул. У тебя одни забавы, – это она на выпивку намекает, – у меня другие», – это уже она про блуд свой подлый и бесстыжий.

– Так, – откликнулся я, совершенно не представляя, что еще можно сказать Володе.

– Витя, я обошел всю квартиру – может, думаю, где прячется и из своего уголка глупости мне всякие свои выдает. Нигде никого. Звоню на работу. Калерия на месте. Голос, однако, невеселый, будто она и в самом деле со мной вот так поговорила… Понимаешь, что произошло… Сама того не желая, она тайну свою похотливую и открыла.

– Ну почему сразу уж и похотливую, – возразил я. – Влюбилась, наверно. Женщина молодая, красивая, можно сказать, вся из себя… Дай бог ей здоровья и счастья, – я поднял свою стопку.

– А, знаешь, выпью! – решительно сказал Володя. – А то у меня эта способность уже сошла на нет. Я сдуру утром кофе выпил. И протрезвел. И тут же все голоса во мне и смолкли. Представляешь? Даже обидно стало, немота наступила.

– Еще поговорить хочешь?

– Хочу. Понимаешь… Ведь мы же с ней-то, с Калерией, по душам, считай, и не говорили ни разу… А тут такой случай… Как упустить? Может, другого такого и не представится… Знаешь, Витя, я и тебе советую. Ведь что получается, – маленькие обезьяньи глазки Володи действительно горели синим пламенем, – вроде и сказал все, что наболело, выплеснулся, она тоже… Ведь правду мы говорим, правду! Ее здесь нет, меня там нет, вроде и разговора между нами никакого не произошло, а все сказано, открылись мы друг дружке! Я же тебе не все сказал, о чем мы говорили, мы же все припомнили, все напряги меж нами сняли… Нам с Калерией теперь жить будет легко! Ведь мой голос в ней звучал, как ее собственная совесть, и наоборот – ее голос, это моя совесть во мне заговорила… Говорю ей, что, дескать, про ребеночка намекала… А она мне – не будет ребеночка. Почему? – спрашиваю. «Я не была уверена, что он твой, а чужого не хочу». Чей же он?! – уже ору я, не сдерживаясь, внутрь ору, в себя!

– Ну?

– А тебе-то что до этого, – отвечает она мне. Как жить дальше, Витя? Как? С одной стороны вроде легче стало, объяснились, можно сказать… А с другой? Кто выдержит такую правду? И на фиг она мне, такая правда?! На фиг?!

– Тебе больше нельзя, – сказал я, пытаясь отодвинуть стопку от Володи.

– Нет, я еще один вопрос ей не задал… Я хочу спросить – кто же этот хмырь, который в нашей с ней жизни завелся?

– А зачем? Все испортишь… Ты его иначе отбей.

– Как?!

– Делом.

– Каким делом?!

– Срамным.

Я никогда не думал, что Володя может так покраснеть. Покраснел. Сквозь его седоватую щетину вдруг проступил такой яростный румянец, что мне даже стало неловко за интимный свой совет.